Началась регистрация. Пассажиры рейса выстраиваются в очередь. Больше сотни людей. Выстоял, протягиваю паспорт и билет.

– Вы куда летите?

– Во Франкфурт.

– А это в Стамбул. Ваш рейс напротив.

Только теперь начинаю сравнивать номера рейсов. Отличаются только одной цифрой. Вновь занимаю очередь. Проверяют документы.

– Идите в зону пограничного контроля.

Протягиваю паспорт и билет. Осталось несколько минут до окончания посадки. Время идёт. Сержант пограничник ждёт. Время посадки закончилось. Мой рейс улетает без меня. Прошло ещё минут пять. Объявляют вылет рейса. И только тогда солдат хлопает машинкой в моём паспорте.

– Можете лететь.

Забыв о боли и мокрых штанах, бегу в посадочный коридор. За его резиновой занавеской уже выглядывает человек. Это американская «Первая помощь», которой разрешили работать в Шереметьево. Молча хватает мои вещи и приказывает шевелиться. Мы спускаемся вниз. Он властно вызывает трап. Дальше было всё как в кино.

Трап на хорошей скорости летит через взлётное поле. Этот человек звонит по рации на борт и приказывает остановить лайнер. Мы выкатываемся прямо в бок аэробусу. Ревут двигатели, самолёт готовится взлетать. Трап никак не может подъехать вплотную к двери, его относит потоком воздуха от самолёта. Наконец открывают дверь. Американец приказывает.

– Прыгай! – и кидает мои пожитки первыми.

Следом за ними лечу и я.

– Ну вот, теперь все на месте, – стюардесса закрывает дверь и я вновь падаю на пол.

Самолёт взлетает.

– Идите в салон, – говорит девушка.

Посидев на своём месте с минуту, встал и иду по всем салонам в направлении к хвосту. Дальше только лестница на нижнюю палубу. У её входа туалет. Захожу. На полке меня ждут не дождутся полная бутылка одеколона «Саша», бинт и вата. Вата советскому ватнику не нужна. Мы и так все из ваты. Беру с полки одеколон и лью его в открытый бинт. Жду, пока бинт пропитается, так, чтобы из него текло. Дальше туго бинтую распухший сустав ноги пачкой бинта. Переношу всю тяжесть тела на подвёрнутую ступню. Боль терпима.

На своё место возвращаться не хочется. Сел на свободное место в салоне для курящих. Мне тут же на голову кладут ноги. Поворачиваюсь. Наглый немец дымит сигаретой – уходи! Понимаю, что проломить его голову подарочным самоваром сейчас нельзя. В аэропорту арестуют за дебош на борту. Это пара лет отсидки в немецкой тюрьме. Молча встаю и иду дальше. Следующей была русская немка. Завязал разговор. Но она мне не попутчица. Едет в Кассель к жениху. Это в бок от Франкфурта.

В аэропорту тьма народа. Это город, а не убогая коробка укрытия Шереметьево-2. Над моими попутчиками, немцами из Казахстана, смеются вслед. Прикид не тот. На меня никто не обращает внимания. Даже обидно. Бросаю вещи и иду в справочную. Как правило, после прилёта русского рейса там собираются немцы искать свою восточную родню. У стойки стоят две пожилые фрау. Здороваюсь, объясняю, что к чему. Она из них говорит.

– Если мы найдём племянника с семьёй, то до Карлсруэ доедем вместе. Дальше сами.

Меня это устраивает. Соглашаюсь.

Через час мы все вместе на железнодорожном вокзале. Переход похож на московское метро. Немка спрашивает.

– Деньги есть?

– Да, – показываю деньги.

Те тут же идут за билетом. В поезде мы разговорились. Они русские немки. Протестантки. Отсидели по восемнадцать-двадцать лет в советских лагерях за веру, но не за царя и не за отечество. У обоих на запястье выколот номер. Смертницы. Их освободили в пятьдесят седьмом. Спустя несколько лет западные немцы вытащили из СССР.

Два с половиной часа мы говорили только о вере. Племянника с детьми и женой старушки отправили в соседний вагон. Он неверующий.