Но ведь ничто в нашей жизни, как бы мы ни старались, не проходит бесследно.

Павел стал другим. Даже посторонние отмечали его наполненность непривычными для них эмоциями, взглядами, жестами. Эти внезапные, непонятные перемены коснулись и внутреннего мироощущения, и внешнего вида. И это что-то, совершенно неуловимое, но очень осязаемое, делало Павла непонятным для привычного окружения. Павел, словно чужеродный элемент, чувствовал себя лишним, чужим в своем родном коллективе.

Глядя на молодого профессора, коллеги пожимали плечами и отводили взгляды: он похудел, на висках вдруг появилась легкая седина, под глазами легли густые тени. Борода, которую он так и не решился сбрить, делала его облик загадочным и странным, а мистическая история выздоровления добавляла ему таинственности и многозначительности.

Студенты, коллеги и наставники с интересом и опасением ожидали его возвращения в науку. Он и сам мечтал о возобновлении лекций, семинаров, научной работы, но что-то непонятное, поселившееся где-то в глубине души, то ли отвлекало, то ли тревожило, то ли волновало…

Павел не мог понять, что с ним происходит, но былой интерес, невероятный азарт и воодушевление, с какими он каждый день торопился на работу, куда-то исчезли. Пропали страстность, запальчивость и кураж, дающие мотивацию и позволяющие двигать науку вперед. Он по-прежнему любил математику, но вдруг с ужасом осознал, что больше нет в нем той безумной увлеченности, благодаря которой он неделями не покидал университет, сидел в библиотеках, пропадал в лаборатории.

Обнаружив в себе эту жуткую перемену, Павел не на шутку расстроился. Даже в дурном сне он не мог представить, что когда-нибудь разлюбит царицу наук – математику, которой отдал столько сил, здоровья и времени.

Что делать дальше, он не знал. Но реально ощущал, что коллеги сторонятся его, студенты смотрят вопросительно и настороженно, будто опасаясь чего-то.

Мрачнее тучи, мужчина ходил по квартире, проклинал и свою внезапную болезнь, и слова дотошной Агафьи, и врачей, не умеющих объяснить происходящее. Злился и на себя, и на своего друга-профессора, где-то откопавшего эту травницу, и на весь мир, ополчившийся против него.

Потом позвонил другу и, не подбирая слов и выражений, вывалил на него все свои обиды, упреки, опасения и обвинения. Однако, тот, только что вернувшийся из заграницы, не растерялся, выслушал спокойно бранный поток и нелестные выражения, отложил все дела и приехал к Павлу с бутылкой вина и головкой итальянского сыра.

– Ну, что? Все мечешься, как зверь в клетке? Маешься без дела?

– Да если бы! – Павел сердито обернулся к нему. – Твоя Агафья меня просто заколдовала. Не смейся… Я теперь уверен, что она гипнозом владеет, с такими глазищами иначе и быть не может!

– Так что? В чем проблема? – друг присел на диван.

– Как жить-то мне теперь? Что делать? – Павел, чуть не плача, хлопнул кулаком по столу. – Силы и здоровье вроде бы вернулись, а для чего они мне? Ничего не хочется, не волнует меня ни теория, ни практика, ни студенты, ни коллеги. Никакие формулы и выкладки не заводят, не воодушевляют. Нет мотивации! Куража нет! Я словно выжатый лимон, понимаешь?

Профессор, внимательно поглядев на него, озабоченно покачал головой.

– Знаешь, Пашка, что я тебе скажу? Серьезно, без всяких шуток и насмешек. Ты плохо выглядишь. Видно, организм хоть и восстанавливается, но медленно, трудно. Может, тебе и правда немного отдохнуть, а? Сменить обстановку, уехать куда-нибудь в глушь, подальше от цивилизации… Это же в любом случае полезней, чем сидеть здесь, в крошечной квартире в центре Москвы, и от злости яростно материться и посуду бить?