«Забота», которую Майкл якобы проявлял к ним, так усердно готовя им подземное «спасение», оборачивалась своей самой страшной, кошмарной стороной. Это была не искренняя забота о их жизни и благополучии, а лишь холодная, расчетливая забота о неукоснительной реализации его собственного безумного, кровавого плана. Его «забота» теперь означала полное лишение свободы, вечную изоляцию от мира, слепое подчинение его искаженной воле. Его «забота» отчетливо пахла сырой могильной землей и горьким порохом.

«Дом» перестал быть домом. Он стал ловушкой, западней, местом мучительного ожидания неотвратимой катастрофы, мрачной сценой для разыгрывающейся семейной трагедии шекспировского масштаба. Стены, которые раньше надежно защищали от внешнего мира, теперь давили со всех сторон, скрывали зловещий шёпот, хранили страшные тайны и планы. Идеальный газон под окнами превратился в лицемерную ширму для тайных подземных работ. Лес за домом из места для невинных прогулок стал запретной, опасной территорией, логовом зверя в человеческом обличье.

Даже такие простые, фундаментальные слова, как «отец», теряли свой исконный смысл, превращались в пустой звук. Человек, который носил это священное имя, тот, кто по самой своей природе должен был защищать и беззаветно любить, стал главным источником смертельной угрозы. Его привычный образ двоился, распадался на глазах. Бледный след прежнего Майкла – того немного скучного, предсказуемого, но в сущности доброго и заботливого бухгалтера, который когда-то читал ей на ночь сказки и терпеливо учил кататься на двухколесном велосипеде – почти окончательно стерся. Он был словно погребен заживо под толстыми слоями глины, которую тот неутомимо копал по ночам, вытеснен новой, пугающей, безжалостной личностью – Хранителем Грейвсом, безумным фанатиком с холодными пустыми глазами, упорно строящим свой персональный Армагеддон.

Лили сидела на своей кровати в темноте, до боли сжимая в потной руке мятую салфетку с планом их конца, и остро чувствовала, как мир вокруг неё рушится не только снаружи, но и внутри неё самой. Язык, на котором она привыкла думать, чувствовать и описывать мир, больше не работал, он оказался бессилен перед лицом этого абсолютного безумия. Старые, привычные значения стерлись, а новые были слишком страшными, нечеловеческими, чтобы их можно было принять и осмыслить. Осталась лишь звенящая пустота внутри, гулкая тишина снаружи, наполненная тихим, вкрадчивым шёпотом из стен, и гнетущее ощущение полной, фатальной неотвратимости. Знак на дереве был поставлен. Карта их судьбы была начерчена на салфетке. Смертельный механизм был запущен и тикал все громче. И она совершенно не знала, как его остановить. Глава их прежней, пусть несовершенной, но понятной жизни была дописана кривыми буквами страха и подступающего безумия, а новая страница оставалась девственно пустой и пугающе темной, как зияющий вход в неведомое подземелье.

Часть 1

Прошло несколько мучительно долгих дней после той ночи, когда Лили нашла карту на скомканной салфетке. Дней, плотно наполненных липким, удушающим страхом, который она старательно скрывала за привычной маской подростковой угрюмости и молчаливости. Она почти не разговаривала с отцом, тщательно избегала его взгляда, физически вздрагивала от его случайных прикосновений. Салфетку с планом она перепрятала под ворох старых журналов в ящике стола – хрупкий, но вещественный компромат, жгущий ей руки каждый раз, когда она просто смотрела в его сторону. Леденящее знание о пистолете, о подслушанных им словах про «милосердие» и «очищение», о плане подземных комнат с их инициалами – все это превратило её жизнь в напряженное, почти невыносимое ожидание чего-то ужасного, неотвратимого.