– Понятия не имею, Эм. Может, ты сама её куда-то переставила пару месяцев назад и забыла? Память у тебя… сама знаешь. – Последние слова он произнес с едва заметной, но от этого не менее ранящей усмешкой. Но она точно знала, что не переставляла коробку. Никогда.

Потом так же таинственно исчез старый альбом Лили с её самыми первыми детскими рисунками – не тот блокнот, в котором она рисовала сейчас свои тревожные готические пейзажи, а тот, самый первый, где были запечатлены неуклюжие разноцветные солнышки, кривые дымящие домики, смешные большеголовые человечки с ручками-палочками – бесценные свидетельства её беззаботного, светлого детства. Лили перерыла всю свою комнату сверху донизу, заглянула во все ящики и коробки, но альбома нигде не было. Она была абсолютно уверена, что он лежал на полке с её любимыми книгами. Когда она со слезами на глазах спросила отца, он снова ответил с тем же ледяным, убийственным равнодушием:

– Наверное, затерялся где-то при перестановке. Или ты его кому-то дала посмотреть? Не плачь, найдется. Это же просто бумажки.

Пропал запасной комплект ключей от дома, который всегда висел на специальном крючке в прихожей. Эмили заметила это, когда Сара во время своего визита предложила сделать ей дубликат ключей «на всякий непредвиденный случай». Крючок был сиротливо пуст. Майкл пробормотал, что, возможно, сам их куда-то переложил во время уборки и не помнит куда.

Исчезла любимая старинная фарфоровая кукла Эмили с треснувшим лицом, стоявшая на комоде в их спальне – бесценный подарок её покойной бабушки. Пропал верный армейский компас Майкла в потертом кожаном чехле, тот самый, который он когда-то брал в свои студенческие походы по горам, еще задолго до их знакомства. Исчезла даже старая, зачитанная до дыр книга сказок Андерсена с красивыми картинками, которую Эмили каждый вечер читала маленькой Лили перед сном.

Каждая пропажа сама по себе была досадной мелочью. Но все вместе они создавали крайне гнетущее, зловещее ощущение. Словно кто-то невидимый методично, шаг за шагом, стирал материальные следы их прошлого, удалял физические свидетельства их общей истории, их незримых связей друг с другом и с этим домом. Словно кто-то сознательно готовил дом к… чему? К забвению? К переформатированию? К полному уничтожению?

Майкл на все прямые и косвенные вопросы отвечал одинаково – пожимал плечами, изображал полное неведение, проявлял абсолютное равнодушие или высказывал совершенно нелепые предположения о том, что вещи просто «затерялись», «завалились за шкаф» или их утащила мифическая мышь. Но Эмили и Лили обе нутром чувствовали – это не так. Вещи не терялись сами по себе. Их целенаправленно забирали. Забирал он. Но зачем? Чтобы унести с собой в свой строящийся бункер, как Ной зверей на ковчег? Чтобы ритуально уничтожить, как часть «фальшивого» прошлого? Или это было частью какого-то другого, еще более странного и пугающего ритуала по «очищению» их жизненного пространства от лишнего, от всего, что несло на себе отпечаток их прежней, «неправильной» жизни?

Дом, который всегда был для них настоящей крепостью, их уютным и безопасным убежищем, наполненным знакомыми, родными, любимыми вещами, постепенно пустел и холодел. Не физически – вся мебель оставалась на своих местах, но исчезали те самые дорогие сердцу мелочи, которые и делали его их домом, которые хранили тепло их общей жизни. С каждой пропавшей фотографией, с каждым исчезнувшим детским рисунком, с каждой потерянной безделушкой дом становился все холоднее, безличнее, удаленнее , словно медленно терял свою душу. Словно кто-то невидимый методично стирал следы их многолетнего пребывания здесь, расчищая и подготавливая пространство для чего-то совершенно иного. И это едва ли не страшнее, чем его ночные походы в лес или безумные разговоры об апокалипсисе. Это было похоже на медленное, ползучее уничтожение их самих, их общей памяти, их самой сущности.