Самарянов от неожиданности крякнул, однако возражать не стал. Гневно прокашлявшись, стал он возглашать «Житие» дальше:

– «Жизнь отца Авеля достойна ужаса и удивления. Родители его были земледельцы, а другое у них художество – коновальная работа. Научили тому ж и своего отрока. Он же о сём мало внимаша, а больше у него внимание о Божестве, о божественных судьбах. И когда настало ему от рождения девять на десять годов, пойдя он в южные страны и в западные; потом в восточные и в прочие грады и области: и странствовал тако девять годов. Наконец же пришёл в северную страну и вселился там в Валаамский монастырь. Стоит сей монастырь на острову, на Ладожском озере, от мира удалён. В то время в нём был начальник игумен Назарий: жизни духовной и разум в нём здравый…»

– Артист Лавруша! Представь Назария! – Возникла тягучая пауза. – Ну не хочет артист Лавруша, не хочет хилокомод наш пьяненький, Назария нам представить.

– Йа, йа представлю, – выскочил вдруг на сцену шкет в женских резиновых ботах, с крохотной сумкой-пидараской на ремне. – Разрешите мне, герр паламарь!

– А ты кто таков будешь?

– Я есть украинский беженец.

– Вижу тебя насквозь. Германец, что ль, украинский? Сгинь в утробу!

Шкета в галошах завернуло воронкой и за дверь вынесло.

– Ну, тогда, господа зрители, вы сами в своём воображении игумена Назария дорисуйте: клобук, борода, ряса в пол. У нас всё строго. Недаром «Театр в сукнах»! Минимум исполнителей и ноль декораций. Ну, ещё хор северных и балканских стран у меня на плёнку записан. Остальное актёришки довиртуалят и жестами вам покажут.

– Как это сами? А главреж на кой хрен? – выступила на сцену Мирка и за ней ещё кто-то на каждом шагу спотыкающийся, может статься, пьяненький актёр Лавруша.

– Ты, Мирка, тоже сгинь в утробу! Не виртуалишь – так и скажи прямо. Без актрисок дочитаю, как умею. А вы, малопочтенные зрители, уходить не смейте. Видали свет невечерний? Который снопом искр из-под горизонта вспыхнул? Это никакие не сварочные работы на Стройкомбинате! Это знамение! И сам я – знамение! Кто меня недослушает, сурово наказан будет. Так, гостюшка? – повёл парамонарх рукой по направлению к Тихону. – А теперь – снова Авель!

Начало второе. «Вскорости взял отец Авель от игумена Валаамского благословение и отыде в пустыню; которая пустыня на том же острову недалече от монастыря. И начал отец Авель в той пустыни прилагать труды ко трудам и подвиг к подвигу; и явилися от того ему многие скорби и великие тяжести. Попусти Господь на него искусы, великие и превеликие, и послал на него тёмных духов…»

– Хватит тут пургу гнать! Духов в театр волоки! – вспорол полутьму мальчишеский дискант.

Самарянов поморщился, но отвечать крикуну не стал.

– «Отец же Авель, видя над собою таковое приключение, и нача изнемогать и во отчаяние приходить; и рече в себе: Господи, помилуй и не введи меня во искушение выше силы моей. Посему ж отец Авель начал видеть тёмных духов и с ними говорить, спрашивая их: кто их послал к нему? Они же отвечали ему и говорили: «Нас послал к тебе Тот, кто и тебя в сие место послал». И много у них было разговора и спора, но токмо в срамоту себе и на поругание: отец Авель оказался над ними страшный воин. Господь же, видя раба своего таковую брань творящего с бесплотными духами и рече к нему, сказывая ему тайная и безвестная, и что будет ему и что всему Миру. Тёмные же духи ощутили сие, яко сам Господь Бог беседует со отцом Авелем. И быть стали все невидимы во мгновения ока: ужасошася и бежаша. Одначе взяли отца Авеля два духа…» Тут прервусь. Потому как далее отец наш Авель рассказывает, каким именно порядком и способом получил он от высших сил дар прорицания, дар узнавания судеб. Вам, пердунам и пердушкам, это знать ни к чему. Не вижу я среди вас прорицающих… Хотя… – Тут Самарянов задумался, но, видно, пересилив себя, громче и настойчивей продолжил: – Мы эпизодий этот опустим. Слушайте дальше: