играя со страшным,
с чёрным.
Имена ветра
«Сколько имён у ветра…»
сколько имён у ветра?
дофига, ни одного своего
сколько имён у неба – да кто бы знал
сколько имён у зайца бегущего словно поезд
по степи в медовое завтра?
сколько скажи мне закатное знамя
испанской фиалки кумачовый лоскут.
пламя цветёт и знает
как будет просто.
видишь ли нежность —
дымка, таль, провода и стрижи,
дальние города
из-под снега.
сколько имён у полдня —
фантики, быль и плеск,
золотые миры
на сухонькой сигаретной ладони —
нету мест
в розовую звезду в вагоне.
уходящее – приходи,
как приходят косые диагонали
от троллейбусов или радиосигнала
в груди.
сколько ж имён у ветра —
столько же, сколько строк
окон и писем в срок.
ртутное серебро
колеблется из-за ветра
Концерт hortus musicus
старая музыка с ветром и песком
кидается в зал со сцены
как уссурийский тигр
громадная
на дыбы взвивается
ходит на задних лапах
геральдическим зверем
стелется, тигриную мощь
под кожей пандеретты
перекатывая
стрекозами шелестит звенит
виола да гамба
тянет будто дождём из окон
крёстным ходом чумным городом
флагами библейскими голосами ветром
парусами карнавалами
или трогает за самыя нежныя души жилочки
смычком:
гнёшься ломаешься заново
виноградной лозой прорастая
..а все привыкли
к музыкокролику розовому
с искусственным мехом дистрофику
в клетке из радио
(убить – один поворот ручки)..
встретив настоящего тигра
цепенеешь
«Мои стихи становятся всё страшнее…»
Мои стихи становятся всё страшнее —
текут по спине секундой ночных поездов.
Всё закономерно: так зеленеет
мифический луч над морем – последний вдох.
Смурные звери раскатываются ртутью
и, как котята, пахнут всем декабрём,
усталой лампочкой, жёсткой книжкой под грудью,
всем тем, что ждём.
А ждём мы – гордые – надо сказать, немало:
всего тебя, всего себя и ещё чуть-чуть
припорошённого серым мира, воды канала
и полувздоха, открывающего черту.
Тускло, пронзительно – горьким густым шоколадом
(сладость не вытравить, уж извиняй, – гравюра)
по языку – знамение эхолота:
вьюга, слова, слово – потяжелей, чем вон та железная дура,
на которую залезаешь с фотоаппаратом.
Бескрайние пустые пространства.
Добирайся, пожалуйста, аккуратно.
Здесь же повсюду море, Мировой Океан, богоподобная трасса.
И, как приедешь, звони, слышишь?
В руки дышу, сворачиваясь у экрана,
очень хочется написать чего-нибудь тёплого. Тише,
нужно уснуть. Наш ветер разбудит рано.
«..И, если честно…»
..и, если честно,
то как-то мне грустно:
те, кто падал спиной в открытые Богом ворота,
выходили из смерти сухими, как мокрые звёзды из Нила
но
мой командир, я даже не знаю, где это было…
..доктор, бля
что это было?!
Золотоглазый
здравствуй, мой золотоглазый,
ты опять ко мне приходишь.
ходишь, ходишь, ходишь, ходишь,
всей округе уснуть не даёшь.
хочешь, чтоб я рассказал
да-да, и то
правда:
нужно выблевать из себя
весь этот кайф
..когда
нас накрыли в штабе, листовки, прокламации, все дела,
карты какие-то
наши
все успели, из окон, через подвал —
я остался. не успел. не хотел.
когда они.. стоял возле стола.
и ты закидывал ногу за ногу, привольно, —
где решётки
с запахом пыльной краски цветы,
и красивый эсэсовец в чёрном,
который бил меня по лицу, —
раскинувшись в кресле,
невидимка.
далее – стыдливо падает занавес,
но ты проходишь под ним.
изумительной точности образец:
сломанными пальцами нот
игра на саксофоне светлого коридора,
дервиш, щекотка под рёбрами,
тоненький холодок
гулоса.
натянутый кадык,
провалами век – в вечные полюса.
хо-лод-но! теплее, вернее —
вырванным запястьем – обратно:
«отказываетесь?..»
звяканье эмали о,
о металл.
после – что-то чёрное,
кручёно-верчёное, обречённое,
отчаянное
дубль! два. обнимаю,
понимаю: жить уже не.