Отремонтировав трактор и сдав его довольному механику из совхоза, мы остались без работы. Никакого нового задания нам не предложили. Более того, к тому времени мы поняли, что, вообще говоря, наша хуторская жизнь в стороне от остальной массы студентов, никого не волнует. Мы вольготно разместились вдвоем в палатке, поставили её на краю кладбища поломанных механизмов, неподалеку протекала узкая, но глубокая река с мутноватой водой под названием Буруктал. Из нее мы носили раз в день ведро воды, кипятили её на костре и пили. Кормили нас исправно: подъезжал три раза в день грузовичок, и какая-то женщина, сидевшая за его рулем, лезла в кузов, доставала закрытые котелки с едой и вручала их нам, а мы должны были ей сдать помытые котелки от прежней еды. Разносолов, конечно, не было: нас кормили щами и кашей с куском мяса. Нам как-то это надоело. Дня через четыре после того, как мы с Геной начали нашу хуторскую жизнь, к нам прибилось еще два студента – один с экономического факультета, Валя Царевский, и мой друг из нашей группы плодоводов Саша Егоров. Мы, конечно, отбились от основной массы студентов, нашему комсомольскому секретарю это не нравилось, он презрительно прозвал нашу палатку, белевшую на серо-зеленом фоне и хорошо видимую с дороги, «Парусом эгоистов», но нас это не трогало. Валя приехал на целину с гитарой, под аккомпанемент которой он устраивал нам по вечерам у костра концерты, включавшие забавные песенки и баллады собственного сочинения. Они были прекрасными и по форме, и по содержанию, озорными, часто включавшими в себя слова непечатные, но удивительно ладно вкрапленные в текст его песенок. Мы покатывались от хохота, от души веселились, нередко допоздна угощали друг друга выдуманными на ходу историями. Гена писал казавшиеся мне замечательными лирические стихи, он был серьезным и задумчивым человеком, Валя Царевский (мы звали его Царь), напротив, был заводным и готовым исторгать каждую минуту искрящиеся выдумками и хохмами истории. Он был явным жизнелюбом. Еще один присоединившийся к нам студент – Саша Егоров – был прекрасным слушателем. Он раскрывал, как говорится, рот варежкой и слушал с упоением на лице любую чушь, какую мы несли, и жизнь казалась замечательной. Как бы мы физически ни уматывались за день, эти вечера восполняли тяготы жизни и будили воображение.

Но жизнь без овощей нам надоела. И тут мы сообразили, что раз работа кончена, а мы никому не нужны, то надо выйти на главную дорогу, проголосовать идущим по ним грузовикам и отправиться куда-нибудь за более хитрым пропитанием. Задумано – сделано. Мы оставили весь наш нехитрый скарб в палатке, завязали её полог, чтобы никто не влез, и вышли на дорогу. Уже через полчаса на дороге показался ехавший мимо грузовик, мы проголосовали, водитель остановился и разрешил нам забраться в кузов. Мы понеслись, разлегшись на каких-то сложенных в нем мешках, в сторону Орска. У меня, пожалуй, не хватит мастерства описать это удивительное путешествие, без четкой цели, без ясного адреса, без достаточных денег в кармане. Куда? Да куда-нибудь, где можно было бы зайти в столовку и попросить по огурцу на брата. На большее нам своих рублей и не хватило бы. И мы действительно дня за три добрались до Орска, зашли в первую попавшуюся столовую, съели по салату из огурцов и… отправились тем же путем назад. Ночами мы, конечно, зябли в кузовах грузовиков, в которые нас дружески подсаживали мчавшиеся в нужном нам направлении шофера. Мы прижимались друг к другу и только так спасались от холода. Но в последнюю ночь перед Буруктальским совхозом нас подсадил шофер грузовика, заполненного до краев срезанными зелеными стеблями недозревшего овса. Шофер ехал издалека, масса зелени изнутри прогрелась, и когда мы легли спинами на эту мягкую, теплую, пружинящую постель, когда над нашими головами в черной кромешной мгле казахстанской ночи разверзлось огромное небо с мириадами мерцающих звезд и ясно видимым Млечным Путем, это было самой большой наградой судьбы. Мы впервые крепко заснули и проспали бы, наверное, целый день, если бы не шофер грузовика, затормозивший вблизи нашего совхоза и разбудивший нас вполне по-отечески.