После смерти папы мы с мамой остались вдвоем. Брат Володя уже жил в Москве. Он был старше меня почти на семь лет, блестяще учился в школе и закончил её в 1948 г. с золотой медалью за два года до смерти папы. Он в то же лето смог поступить на недавно открытый физико-технический факультет Московского университета. Экзамены у него сначала принимали в Горьком, а потом ему пришлось пройти через испытания в Москве. Этот факультет МГУ вскоре переименовали в знаменитый теперь Московский физико-технический институт (сейчас к названию добавили – технический университет). Это был самый престижный естественно-научный вуз страны, студентам этого института выдавали приличную по тем временам стипендию, так что Володя относительно безбедно жил в Москве.

А вот нам с мамой пришлось нелегко. Хотя нам обоим назначили персональную пенсию Совета Министров РСФСР как членам семьи коммуниста с дореволюционным партийным стажем (маме пожизненно, мне – до получения высшего образования), но пенсия была мизерной – 300 тогдашних рублей на двоих. На эти деньги можно было купить на рынке две буханки хлеба, а на них месяц не проживешь. Маме пришлось устроиться уборщицей сразу в двух местах, мы перебивались, как говорится, с хлеба на воду, практически голодали, но как-то выжили.

Мама с сыновьями Володей и Валерием. 1938 г.

За сутки до смерти мамы в 1975 г. я просидел всю ночь у её постели и расспрашивал о разных разностях. Спросил и о том, как мы смогли прожить и не погибнуть после смерти папы.

– Я никогда не знала, что мы будем есть завтра, и ложилась спать с тяжелым чувством, – сказала мама. – Но приходил новый день, как-то удавалось выкручиваться, и так продолжалось несколько лет.

В момент смерти папы маме исполнилось сорок семь лет. Она без труда могла устроить свою личную жизнь, но не сделала этого. На моих глазах вскоре после папиной кончины к ней сватались два наших соседа: Барахов – отец соученика брата Володи, солидный бухгалтер (он жил в нашем же доме на втором этаже), и еще один сосед из второго корпуса Домов Коммуны. Но спокойно и достойно мама при первых же обращениях к ней отказала обоим. Мы продолжали жить вдвоем, и никогда она не оставляла меня, посвятив мне всю свою жизнь до последней минуты.

Когда я уехал учиться в Москву, то стал жить на студенческую стипендию в 220, а затем 290 рублей, а мама продолжала получать пенсию в 300 рублей, у нас был загородный участок в 300 квадратных метров, гордо именовавшийся садом (он был в садовом кооперативе старых большевиков города Горького), и мама старалась за лето вырастить там что-то, кроме яблок, вишни, смородины, клубники и крыжовника (часть урожая она продавала соседкам по дому и этим добавляла хоть какие-то средства к нищенской пенсии). Жизнь у нее была тяжелой, через три года после моего отъезда она заболела диабетом, наверняка очень страдала из-за разлуки с сыновьями, но не показывала мне этого, всегда оставалась бодрой и активной.

Папа всю жизнь был занят делами, с утра до позднего вечера пропадал на работе. Я бросался к входной двери, когда он, усталый и голодный, возвращался с работы. Я ждал, пока он снимет свое старое тяжелое пальто с длинным воротником (как говорили – шалькой), стянет галоши со штиблет или снимет фетровые бурки. Он носил галифе, на голове была далеко не новая шапка, а пиджак у него был один (в шкафу висел, правда, еще один пиджак, белый, из так называемой китайской чесучи; его купили очень давно, наверное до моего рождения, и на моих глазах папа его так никогда и не надел, как и мама никогда не одевала висевшее рядом платье из какого-то тонкого материала). Праздники в семье были, их отмечали улыбками и добрыми словами, но ни пиршеств, ни даже приличных обедов и ужинов, когда от стола «пирующие» отходили бы потому, что слишком сытно поели и «перебрали съестного», никогда не было. О театре, концертах, поездках на отдых речь не могла зайти: это было за пределами возможностей.