Мне кажется, что вселили в наш дом только семью Щербакова и жену предсовмина Латвии. Много позже я сообразил, что случайности в таком расселении быть не могло, это означало, что местные власти доверяли папе и маме и понимали, конечно, что в нашей семье жене и сыну одного из вождей советского государства будет безопасно.

Говорило это подселение в нашу квартиру еще об одном важном обстоятельстве. Хотя Сталин и некоторые другие крупные руководители страны решили остаться в Москве в момент, когда город был окружен подошедшими к его ближайшим окраинам немецкими войсками, уверенности в том, что столицу удастся удержать, у вождей не было. Поэтому они и предпочли спасти хотя бы своих ближайших родственников, срочно эвакуировав их подальше и не очень позаботившись о комфортабельном устройстве на новом месте. Все-таки, что ни говори, назвать вполне благоустроенной маленькую двенадцатиметровую комнату в доме без достаточных удобств, да еще в соседстве с незнакомыми им людьми, было нельзя. Такое внезапное решение о переселении родственников доказывает, как плохо себе представляли высшие властители Москвы, включая главу Москвы Щербакова, истинное положение дел на фронтах и как вдруг им пришлось спешить.

Мне казалось, что с начала войны и в течение нескольких послевоенных лет все или почти все люди в стране жили, испытывая нужду. Конечно, я не знал о расслоении общества на простых людей и начальство, видел только то, что творилось вокруг нас, а все соседские дети и вообще все наши знакомые жили примерно в одинаковых условиях. Но Щербаковым посыльные приносили какие-то перевязанные шпагатом коробки, завернутые в желтоватую бумагу, и вскоре мы поняли, что им приносят продукты, о существовании которых мы попросту ничего не знали. Квартирка у нас была маленькой, как я уже писал, кухни и ванной не было, а были две комнаты (одна 18 кв. м и другая 12 кв. м) и туалет. Никаких мусоропроводов заведено не было, поэтому все, как мы называли их, очистки мама выбрасывала в ведерко, стоявшее в туалете под раковиной. И вот в этом ведре мы стали вдруг замечать выброшенные Верой Константиновной обрезки копченых колбас, мяса, а потом я узрел какие-то очень красивые, нежно-розовые аккуратно нарезанные кубики. Я таких в жизни не видел и спросил маму, а что это за чудо.

– Это пастила, – объяснила мне мама, – сладкая, как конфеты, и мягкая.

– А зачем же они её выбросили? – с недоумением спросил я.

– Наверное, Костику она не понравилась, – ответила мама.

На следующий день мама поговорила с Верой Константиновной и попросила её не выбрасывать никакие продукты, что та впоследствии и делала. Вообще мама вспоминала много лет позже, что хотя Щербакова-старшая вела очень замкнутый образ жизни, но была в меру приветлива. Как только немцы были отогнаны от Москвы Красной Армией, наши жильцы вернулись в Москву.

Спустя сорок лет после этих событий, я услышал от двух людей рассказы о том дне, когда к нам подселили Щербаковых, о страшном в истории советского государства 16 октября 1941 г.

Первый рассказ я услышал от писателя Георгия Николаевича Владимова, с которым подружился в середине 1980-х гг. Одна из запомнившихся ему историй касалась как раз событий того дня и была основана на словах маршала Г. К. Жукова. В 1960-х гг. Владимов помогал Константину Симонову снимать фильм о первых месяцах войны с фашистами. Вместе с бригадой операторов и звукорежиссеров они приехали к Жукову на дачу в Подмосковье, чтобы взять интервью у маршала о первом годе войны с фашистами. Владимов, рассказывая об этом событии, кратко охарактеризовал самого военачальника и его «крутой ндрав».