Он срочно приехал из Саратова в Горький, где жила наша семья и одинокая тетя Галя – учительница английского языка в средней школе. Дядя Толя поселился в её семиметровой комнатенке в щитовом бараке, почти каждый день он приходил к нам, и папа диктовал ему письма в самые разные органы – от Политбюро или ЦК партии до Министра обороны СССР с покаяниями, объяснениями и просьбами восстановить на работе, в партии, вернуть воинские награды и т. и. У дяди Толи был непростой характер, нередко он с доводами папы не соглашался, споры доходили до крика с обеих сторон, он вскакивал, натягивал шинель и, хлопнув дверью и не простившись, выскакивал. Но все-таки дело двигалось, и письма в конце концов уходили по разным адресам.

Наконец, дядю Толю, что называется, трудоустроили. Его знакомец, генерал М. Г. Сериков, стал председателем Горьковского отделения Добровольного Общества Содействия Армии, Авиации и Флота (ДОСААФ) и получил разрешение взять дядю Толю своим заместителем. Хоть это была и не действующая армия, но все-таки по торжественным дням начальству ДОСААФ разрешали надевать их военную форму, и мне кажется, что дяде Толе нравилось щеголять в кителе с погонами с двумя просветами, хотя до полковника и тем более генерала ему уже было не дослужиться.

Оставаясь в глубине души боевым командиром, начальником штаба дивизии, дядя Толя нередко приносил с собой коробку цветных карандашей и рисовал планы военных баталий. Он помечал позиции вражеских и советских передних краев. Стрелы разного цвета показывали направления движения пехоты, моторизированных частей, прерывистыми цветными линиями были изображены направления ударов авиации, кружочками помечались доты и дзоты и так далее и тому подобное.

Дядя Толя прожил долгую жизнь, примерно через восемь лет работы в ДОСААФ он перешел на другую работу. Будучи инженером достаточно высокого уровня, он сдал экзамены и прошел конкурс на начальника земснаряда (наверное, одного их самых сложных для тех времен технического гиганта, требовавшего серьезных инженерных знаний) и начал работу по углублению русла Волги при строительстве нескольких гидроэлектростанций на этой могучей русской реке. Затем он перебрался со своим земснарядом в Литву и некоторое время проработал там.

Иначе сложилась судьба его младшего брата Ивана Александровича. Он закончил лесотехническое училище перед войной и стал работать лесничим в самом большом леспромхозе Ивановской области. В первые же дни войны его призвали в армию, хотя у него оставалось дома шестеро маленьких детей. Перед отправкой на фронт новобранцев свезли в Горький, чтобы научить держать в руках ружье, стрелять, слушать приказы и понимать их. Моя мама, которая была старше дяди Вани и с детства шествовала над ним, всегда плакала, когда вспоминала о своем младшем брате. Как она говорила, он был практически слепым, и если снимал толстенные очки, становился беспомощным, так как должен был вытягивать руки вперед и ощупывать пространство перед ним, в котором всё было для него белым и серым. Конечно, ни для какой формы военной службы он был непригоден, но для коммунистических правителей война с немцами была, видимо, столь неожиданной, что все гуманные лозунги, которыми власти демагогически пользовались, ушли на задний план, и в армию стали забривать всех подряд. Так и дядя Ваня оказался в военных частях.

Мама вспоминала, что когда она несколько раз приходила на территорию горьковского кремля, где в казармах держали около двух недель новобранцев, она видела, каким беспомощным был её брат Ваня, несколько раз она наблюдала, как сержант, гонявший солдатскую массу по плацу, орал на не поспевавшего в такт со всеми почти слепого младшего брата.