Он притащил купленную муку в общежитие и взамен получил талоны на пятнадцать кило кукурузного хлеба и два с половиной кило пшеничного. У него осталось семь с половиной кило белой муки, которую было жалко потратить на себя. Ее Шаопин хотел отвезти домой для бабушки и племянников. Ему самому вполне хватило бы кукурузного хлеба, которым он мог теперь разнообразить свои скудные гаоляновые будни. Талоны на пшеничный хлеб Шаопин заготовил на случай приезда брата: разумеется, нехорошо ему будет каждый день столоваться у Жунье и уж тем более ощущать на себе презрительные взгляды чужаков на школьном дворе, когда они придут туда вместе…

На следующий день Шаопин отправился в аптеку за лекарствами, а потом отнес мешок с мукой к Цзинь Бо. Они вдвоем закрепили его на заднем сиденье велосипеда, чтобы вместе отправиться с гостинцами домой.

В школе, как всегда в это время, стояла страшная суматоха. Деревенские ребята спешно сматывали свои сдувшиеся за неделю крупяные мешки и стайками вылетали из ворот наружу. Кто на своих двоих, а кто на велосипеде, они отправлялись домой, чтобы провести вечер в кругу семьи. Ребята побогаче могли рассчитывать на вкусный обед и ужин. Родители щедро набивали их мешки на следующую неделю в надежде украсить дополнительной порцией небогатый столовский рацион. Школа оставалась тихой и безжизненной, словно морской берег в отлив. Только вечером воскресенья ее опять наполняли шумные ученики, и их мир возвращался к своей обычной бойкой жизни.

Шаопин и Цзинь Бо выехали из города и покатились вдоль большой дороги на запад, то и дело сменяя друг друга за рулем велосипеда, как они давно привыкли делать в пути. Было весело и беззаботно.

Когда они въехали в Горшечную, Шаопин вдруг резко ударил по тормозам. У обочины возле дома старшей сестры он заметил свою младшую Ланьсян, которая как будто бы ждала кого-то. Уж не его ли?

Они с Цзинь Бо спрыгнули на землю. Ланьсян подбежала к велосипеду, и Шаопин разглядел ее заплаканное лицо.

– Что случилось? – быстро спросил Шаопин.

– Сестрин муж… – только и смогла вымолвить она, прежде чем опять разрыдаться.

Шаопин обернулся и сказал, чтобы Цзинь Бо ехал домой. Бог с ней, с этой мукой, потом заберем. Тот сразу сообразил, что с зятем Шаопина что-то стряслось и он, вероятно, будет сейчас лишним. Он оседлал велосипед и, обернувшись, бросил напоследок:

– Если чего, свистни…

Когда Цзинь Бо уехал, Шаопин погладил сестру по голове, чтобы она хоть немного успокоилась.

– Не плачь, расскажи, что случилось.

Ланьсян смахнула слезу:

– Его забрали на перевоспитание…

– Господи, я подумал, что он умер. Где это случилось?

– В нашей деревне.

– Как так вышло?

– Он приторговывал крысиным ядом. А теперь говорят, что пошел по буржуазному пути…

Шаопин почувствовал себя гадко. Он знал, что теперь из-за этого о его семье станут плохо говорить в коммуне. В те годы народ мог недоедать и недопивать, но свято хранил неколебимость политической линии. Стоило кому-нибудь опозориться, как все его родные оказывались втянутыми в эту дурную игру – у них за спиной начинали судачить обо всем, о чем только можно. Оказавшись замаранными, члены такой семьи больше не могли рассчитывать на официальные должности. К тому же его зять вообще был большой лентяй и никогда не работал как следует. Вся семья держалась исключительно на сестре. Теперь, если зятя отправят на перевоспитание, семья потеряет работника, но это еще будет не самое страшное: гораздо хуже, что у семьи отрежут трудодни. Совершенно непонятно, как теперь это отразится на общем доходе. Даже если сложить все заработанное непосильным трудом за много лет, им никак не удастся расплатиться с долгами.