– Ну как же?.. – засмеялся Виктор. – А когда была первоклашкой?

– Это не в счёт. Мне теперь надо.

– Зачем?

– А затем, чтобы был пример моим кавалерам.

– Ничего, научатся и без примера!.. – засмеялся Виктор ещё звонче и рассмешил весь класс.

На повороте – так в Павловке называется развилка дорог – все разошлись в разные стороны: кто прямо – в центр деревни, кто влево – через мост, на другой берег речки, а Виктор с Любой пошли вправо – на самую дальнюю окраину.

– Люба, не нагружай сильно портфель! А то надорвёшь моего брата! – шаловливо крикнула им вдогонку Галинка.

Люба согласно кивнула и улыбнулась – впервые за всю дорогу.

Проводил Виктор Любу до самого крыльца. Там он быстро ткнулся в её щёку пересохшими от волнения губами и пустился наутёк.

Люба была ошеломлена. На душе у неё никогда прежде не было так хорошо и так томно, но и никогда ещё не было так тревожно.

В доме было сумрачно и тихо. Только из-за самого большого портрета со старинными, уже пожелтевшими от времени фотографиями доносился истеричный писк мухи. В другое время Люба обязательно вытащила бы это неосторожное насекомое из липких, смертельно-цепких объятий насильника-паука, но теперь она была полностью поглощена своими тревожными мыслями.

– Ох уж эта Оленька, опять свою одежду разбросала по всей комнате! – возмутилась Люба, заметив беспорядок, оставленный поутру младшей сестрой. Она искренне любила подвижную, всегда весёлую сестрёнку, но никогда не прощала подобных проделок. Она ловко подхватила с пола свалившуюся с вешалки кофту и натолкнулась взглядом на отцовское новое пальто, обычно висевшее в шкафу. – К маме поедет! – догадалась она, уже сама небрежно бросила кофту сестры на лавку и в порыве чувств схватила со стола кухонный нож, кинулась в палисадник и стала поспешно срезать поздние, чуть-чуть прибитые осенним инеем астры.

– Кума, ты слыхала?! – долетел вдруг до неё из-за плетня встревоженный, резкий голос соседки. – Ульяна померла!

– Да ты чё?! – ужаснулась кума. – И чего это она?

– Сделали операцию!

– Мамочка! – содрогнулась Люба и, теряя сознание, неосторожно полоснула себя острым ножом по левому запястью. Из пораненной руки брызнула горячая алая струйка…

Очнулась Люба в своей постели. Из соседней комнаты доносился всхлипывающий голос сестры:

– Я ещё за калиткой услыхала, как она крикнула, но не поняла, откуда. Побежала в дом, обыскала сараи… Нигде нет. Заглянула в палисадник, а она лежит на цветочной грядке. Вся в крови!..

– Крепись, Оленька, крепись. Ты же у нас боевая, – послышался второй, очень знакомый голос.

Люба была в полуобморочном состоянии и, как ни силилась, не могла вспомнить, что с ней произошло.

– А как сейчас она чувствует себя? – послышался мгновение спустя всё тот же глуховатый голос.

«Александра Ивановна, литературка!» – узнала Люба.

– Спит, – едва слышно сказала Оля. – Матвеич сделал ей успокоительный укол.

– Это хорошо, пусть набирается сил. А то она впечатлительная, не выдержит похорон.

«Мама!..» – обожгла Любу страшная мысль.

Когда она снова пришла в себя, в комнате уже было тихо. Оля примостила голову на краешек её подушки и дремала, сидя на стульчике.

Люба осторожно привстала на локтях и попыталась неслышно сползти с кровати. Но Оля тотчас открыла глаза.

– Нет-нет! Тебе нельзя вставать! – запротестовала она и уложила сестру обратно в постель.

– Голова ужасно болит… – простонала Люба и спряталась под одеяло.

– Погоди минутку! – Оля сдёрнула одеяло с лица сестры и стала проворно шарить под подушкой, нашла там какую-то таблетку, сунула Любе в рот, подала ей стакан с водой и повелительно сказала: – Выпей. Это хорошее лекарство.