– Неужели?

– Уж поверьте моему многолетнему опыту. Настоящий Давид Ойстрах в отрочестве. Такая же уверенная рука, врожденное чувство ритма. Но…надо работать, развивать. Расценки знаете?

Я кивнул и на радостях протянул ему пухлый конверт. – Это аванс.

Он пересчитал содержимое и, по-видимому, остался доволен.

– Будет толк. Бог даст, папаша, мы с юношей еще на международном фестивале или на конкурсе сыграем, дуэтом.

– Только вы уж постарайтесь.

– Не извольте сомневаться…

И он постарался, точнее оба они постарались. Два раза в неделю, сразу же после обеда, я снаряжал сына к преподавателю. Возвращался он уже практически перед ужином, едва живой, и не дожидаясь, пока накроют на стол, как был в сандалиях, падал в кровать.

Наконец наступил торжественный момент, когда на мой суд было представлено первое разученное ими произведение – Бетховенская Лунная соната.

– Ну давай-ка, сынку, покажи, чему ты тут научился, порадуй папеньку.

Я уселся поудобнее в кресле, а мой талантливый мальчик откинув волосы назад и прижавшись подбородком к деке приступил к священнодействию.

Едва смычок коснулся струны, как окружающий меня эфир наполнила ангельская музыка. В том смысле, что так, наверное, вострубят ангелы, призывая грешное человечество на Страшный суд. – Уии-уиии-ааа-оооо!

Грозные и гнусавые звуки въедались в мой мозг, откуда по нерву вытягивали душу и кромсали ее на части. – Уиии-оооо!

Где-то на четвертом такте у меня резко поднялось давление, а на шестом категорически захотелось вскрыть себе вены от переполнивших мое сердце тоски, безнадеги и отчаяния.

«– Да уж, настоящий Ойстрах. Нет, пожалуй даже „Ой, страх“, или еще лучше „Ой, ужас“ …»

Я громко захлопал в ладоши, стараясь, по возможности, заглушить рев пикирующего бомбардировщика. Но куда уж там.

– Может быть, конечно, я чего – то не понимаю! – сказал я педагогу, когда шум в голове подутих и более-менее нормализовался пульс. – А вы точно уверены насчет таланта?

– Точнее не бывает. Все-таки уже полгода наблюдаю за тем, как он творчески возрастает не по дням, а по часам. Такое легато сегодня выдал – блеск. Скажу вам по секрету – Ваш Михаил, он, почти… почти… гений, будущий золотой фонд. Тем не менее, даже в его случае необходимо терпение и еще раз терпение, чтобы раскрыть чакры, расколдовать, так сказать, душу. Для лучшего эффекта раскрытия, кстати, неплохо было бы увеличить нагрузки. Не возражаете, если я подберу для него дополнительное время в среду или в субботу?

«– Что ж, колдуй, волшебник.»

– Ну надо, значит надо. – порывшись в бумажнике, я со вздохом протянул ему несколько красненьких. – Только пусть в следующий раз будет что-нибудь полегче. Полонез Огинского, например.

Через месяц мне представили Полонез. Если прошлым музыкальном вечером мою душу вынимали, то сейчас ее заколачивали обратно в тело, трамбовали грубо и бесцеремонно, пока она, пройдя по пищеводу и перепрыгнув через копчик, окончательно не обосновалась в пятках. Хотя, что там я. Не удивлюсь, если в тот момент сам г-н Огинский беспокойно заворочался у себя в гробу. У меня же на глазах пока лишь только выступили слезы. Возможно, это было то, что называется катарсисом, хотя скорее всего, со мной произошел банальный нервный срыв.

В себя я пришел от звенящей тишины, которую нарушил вкрадчивый голос преподавателя.

– А у нас сюрприз, – сказал он, улыбаясь. – Мы с Мишелем договорились в следующий раз подготовить вам «Сонату ми минор». Не возражаете?

Я поежился и кивнул, – Благодарю…

– Тогда с вас еще двадцать тысяч. Деньги можете отправить на карту…

Но я, увы, так и не услышал Ференца Листа в исполнении будущего лауреата международных конкурсов. Утомившись отстегивать по пять штук за урок, я отвел его в музыкальный кружок при городском Доме культуры и творчества. Пусть там, думаю, дальше талант раскрывает. За пять тысяч в месяц.