– Что же они исполняют?

– Да что хотите. Иду как-то вечером мимо, смотрю: в беседке полно народу, а эти двое полонез Огинского играют, и все притихли, слушают. А другой раз блатные песни чуть ли не во всю глотку орут. Тут был у нас один тип, Алексей Приходько, постарше вас. Раза четыре судился за ограбления. Так он столько блатных песен знал, что и не перечислишь. Голоса никакого, а память отличная. В городе его сейчас нет. Куда-то на лесозаготовки завербовался. Третий заводила – Зюзин Василий, слесарем на автобазе работает. На работе исполнительный, серьезный, а в компании кривляется, паясничает, анекдоты сыплет, словно из мешка. И где он их только отыскивает?

В подтверждение его слов в беседке взорвался хохот. Рогов прислушался:

– Зюзя, наверное, что-нибудь отмочил.

Дорохов встал и предложил:

– Пойдем туда, хочу познакомиться с этой братвой поближе.

Они подходили к беседке, а там запели другую песню. Теперь уже можно было разобрать слова:

Песня звучала все громче и громче. Но вдруг оборвалась на полуслове.

– Ну, что же вы перестали? – усмехнулся подошедший Дорохов. – Пойте. Отличная песня, ей лет сто, а может быть, и больше, а сочинили ее знаете где?

В беседке возле стола сидело человек десять парней. Чуть в стороне, на отдельной скамейке расположились двое гитаристов и аккордеонист. При появлении незнакомого человека в сопровождении всем им известного Рогова кто-то убрал со стола стакан, кто-то прикрыл газетой нехитрую закуску: хлеб, помидоры и остатки селедки.

Ребята, насторожившись, молчали.

– Подвинься, – попросил полковник крайнего, сидевшего за столом. Сел на его место. Оглядел всех, приподнял газету: – Небогато у вас. – Дорохов отщипнул корку хлеба, медленно разжевал.

Рогов уселся в сторонке, рядом с высоким гитаристом.

– Молчите, значит, не знаете об этой песне. Ну тогда я сам расскажу. В начале прошлого века в тайге, за Иркутском, построили большую каторжную тюрьму и по имени царя Александра назвали ее «Александровский централ». Страшная была тюрьма, с каменными мешками вместо карцеров, холодная, сырая. Строили ее для политических. Много там погибло людей, смелых, талантливых, настоящих. Вот там и родилась эта песня… А клуб у вас хоть куда, ничего не скажешь. Тесновато, правда, да и крыша малость протекает. Ну, сейчас-то ничего, а зимой куда же?

Шустрый парень, тот, который спрятал стакан, усмехнулся: осень и зима теплые, а крышу в беседке починить можно.

За столом напротив Дорохова сидел молодой человек лет девятнадцати. Он внимательно смотрел на полковника, а потом спросил:

– Вы полковник из МУРа?

– Почти, – улыбнулся Александр Дмитриевич. А про себя отметил, что весть о его приезде распространилась очень быстро. – МУР – это Московский уголовный розыск, а я работаю в уголовном розыске страны.

Глядя на собравшихся, Александр Дмитриевич выделил парня, сидевшего в центре компании. На нем была белая водолазка, старательно расчесанные длинные белесые волосы блестели в электрическом свете и крупными локонами спускались на плечи. Он зло посматривал на Дорохова и Рогова.

– Приехали дружинников выгораживать? – с вызовом заговорил он. – Ваши дружиннички и так никому проходу не дают. Мы, видите ли, живем не так. Песни не те поем, водку пьем. А пьем-то на свои. – Парень дурашливо растопырил руки. – Ну, плохого-то, плохого что мы делаем?

Рогов подошел к парию, похлопал его по плечу:

– Так уж и ничего? А ты, Вася, расскажи полковнику пару своих анекдотов, он и сам разберется. От твоих анекдотов даже у серого кота шерсть дыбом встает, а у ваших музыкантов слух пропадает. Или лучше похвастай, как Лешку Цыбикова избил.