– Подожди, Захар Яковлевич, еще немного. Сначала я с Ершовым разговор закончу.

Лев Ершов вошел, когда Дорохов читал справку о Борисе Воронине, оставленную капитаном. Полковник молча указал ему на стул, а сам продолжал читать. Синим карандашом Александр Дмитриевич дважды подчеркнул: место работы Воронина – отдел главного механика, тот самый отдел, где работал исчезнувший Степан Ручкин и бывший моряк Богданов. Взглянул на Ершова, тот, насупившись, сидел на краешке стула и ждал от Дорохова новых подвохов. «Видно, дошел до него вчерашний урок, желторотик, совсем желторотик», – подумал полковник и подмигнул Левке:

– Что нос повесил? Боишься, что снова мораль читать буду? Нет, брат, сегодня мне некогда. Есть деловой разговор.

Парень облегченно вздохнул и даже подался вперед:

– Я вот хочу вас попросить…

– Давай.

– Порвите тот протокол, где я про Лаврова наврал.

– О протоколе потом. Хорошо, конечно, что сам решился об этом заговорить. Но вот о чем, братец ты мой, расскажи, почему вы с Борисом решили оговорить Лаврова? Только условие: или говори чистую правду, или не отвечай совсем.

Ершов вздохнул, немного помолчал, рассматривая ногти на своих руках.

– Расскажу. Что убили парикмахера, нам утром сказали. Мы с Борисом вышли тогда умываться, а один малый… – Ершов замялся, – он и шепнул про Сергея. Днем нас повезли на работу – овощи на базе перебирать. Сказали каждому, что за день полагается сделать, а Борька говорит: «Ты тут за двоих повкалывай, а я махну через забор и из дому пожевать чего-нибудь принесу да про Серегу узнаю». К концу работы вернулся, колбасы притащил и два батона, а узнать ничего не узнал. Потом через два дня снова домой рванул, а вечером лежим в камере, он и говорит, что Сергея убили дружинники. Они решили расправу устроить. Нас посадили, парикмахера убили, а потом и за тех примутся, кто в беседке собирается. Полежали мы, поговорили и решили пойти к капитану и немного наврать на очкарика, чтобы он не выпутался.

– Кто предложил, ты или Борис?

Наверное, впервые в жизни Левка на подобный вопрос ответил искренне и без запинки:

– Борис, но и я, конечно, согласился. – Ершов все-таки не смог удержаться от привычки выгораживать приятелей.

– Кстати, расскажи, Лева, что за ребята в беседке собираются?

– Наши, заводские. Приходят туда, песни поют, на аккордеоне и гитарах играют. Кто с бутылкой, но больше так. Из дворов гоняют, говорят – спать не даем. Из подъездов тоже. Во Дворец культуры без билетов не пускают. Вот и идут в беседку.

– В карты играют?

– И в карты, и в домино.

– А кто там у вас всем заправляет?

– Гена и еще Зюзя.

– Они что же, судились?

– Почему судились? – искренне удивился Ершов. – Гена песни всякие сочиняет, музыку подбирает. Даже на конкурс посылал, только вот ответа до сих пор нет. А во Дворце культуры Генка знаете какой джаз организовал! Потом поссорился с директором, и тот его выгнал.

– А кто такой Зюзя?

– Да Ваську так зовут, который из автобазы. Зюзин его фамилия. У него такая маленькая записная книжечка, он туда сокращенно анекдоты записывает. Как услышит новый, так в книжку. Хочет потом, под старость, напечатать.

– А судимых там много?

– Есть, – смутился Ершов. – Вот я судимый, потом Борька Воронин, еще Толик…

– А из взрослых кто?

– Взрослые тоже приходят. Степан Ручкин на гитаре хорошо играет. Федя – баянист. Иногда парикмахер заходил. Многие бывают.

– Ты меня не понял, Лева. Кто из постоянных посетителей беседки – взрослых я имею в виду – раньше судился?

– Степан Ручкин судился за драку, парикмахер – за кражи. Дядя Леша приходил. Только он еще в прошлом году в Сибирь завербовался. Жалко, что уехал: хорошие песни знал и рассказывал интересно.