– Почему? – нахмурилась я.

Он показал на свое лицо:

– Косметики нет.

– А может, мне просто плевать, как я выгляжу.

Он кивнул:

– И это тоже.

Он потянулся к двери, но я его опередила. Рамирес приподнял брови, но отступил на шаг и дал мне открыть дверь: дескать, я могу войти первой, – и ладно, так даже честно. Эдуард и Рамирес это зрелище уже видели. А у меня билет еще не был прокомпостирован.

Я ожидала обнаружить в комнате многое: пятна крови, признаки борьбы, может, даже ключ к разгадке. А чего я не ожидала найти – так это душу. Но как только я вошла в эту светлую бело-зеленую спальню, я уже знала, что душа здесь, держится под потолком и ждет. Это не первая душа, которую мне приходилось ощущать. Похороны всегда интересны: душа часто держится поблизости от тела, не зная, что делать, но через три дня она обычно уходит туда, куда ей положено.

Я таращилась на эту душу и ничего не говорила. Наделена ли душа физической формой, точно не знаю, но что она здесь – это факт. Я могла бы рукой в воздухе очертить ее контуры, знала примерно, сколько места занимает она, паря под потолком. Но я понятия не имела, как эта энергия, дух располагается в пространстве – так ли, как я, как кровать, как что-нибудь.

Я сказала приглушенно, будто боялась ее спугнуть:

– Давно они погибли?

– Они не погибли, – ответил Рамирес.

Я моргнула и повернулась к нему:

– То есть как?

– Вы видели Бромвеллов в больнице. Они оба еще живы.

Я посмотрела в его серьезное лицо. Улыбка исчезла. Я повернулась обратно к этой парящей сущности.

– Кто-то здесь погиб, – сказала я.

– Здесь никого не резали, – ответил Рамирес. – Как сообщает полиция Санта-Фе, именно этот метод использует убийца. А посмотрите на ковер. Если бы здесь кого-то разрезали, крови было бы больше.

Я посмотрела на ковер и увидела, что он прав. Кровь была, как черный сок, пролитый на ковер, но ее было немного – только пятна, капельки. Эта кровь пролилась, когда с двух человек сняли кожу, но если бы здесь кого-то разорвали на части, ее было бы больше, куда больше. Был еще слабый неприятный запах, будто у кого-то не выдержал кишечник в момент пытки или смерти. Это почти всегда бывает. Смерть – последняя интимная процедура, которую мы совершаем в этой жизни.

Я покачала головой и подумала, что сказать. Будь я дома, в Сент-Луисе, с Дольфом, Зебровски и прочей командой, которую я хорошо знаю, я бы просто сказала, что вижу душу. Но Рамиреса я не знала, а большинство копов шарахаются от любого, кто занимается подобной мистикой. Сказать иль не сказать – вот в чем был вопрос, но тут шум из прихожей заставил нас всех обернуться к еще открытой двери.

Мужские голоса, торопливые шаги, все ближе. Рука у меня уже легла на пистолет, когда я услышала:

– Рамирес, где вас черти носят?

Это был лейтенант Маркс. Я убрала руку от пистолета и знала, что не буду говорить полиции о висящей в воздухе душе за моей спиной. Маркс и без того меня достаточно боится.

Он появился в дверях, сопровождаемый батальончиком полицейских в форме, будто ожидал сопротивления. Глаза его сразу посуровели, когда он увидел меня.

– Уматывайте от моих вещдоков, Блейк. Вас тут нет.

Эдуард шагнул вперед, улыбаясь, стараясь водворить мир.

– Ну-ну, лейтенант, кто же такое приказал?

– Мой начальник. – Он повернулся к копам: – Выведите ее отсюда.

Я подняла руки и пошла к двери раньше, чем полицейские успели войти.

– Ухожу, ухожу. Не надо грубить.

Я уже почти поравнялась с Марксом.

Он прошипел мне в лицо:

– Это не грубо, Блейк. Попадитесь мне еще раз, и я вам покажу, что значит грубо.

Я остановилась в дверях, глядя ему в глаза. Акварельная синь в них потемнела от злости. Дверной проем был не слишком широк, и мы почти соприкасались.