отцовская поддержка.

Уильям был писателем, и, несмотря на богатство семьи, он отказался жить за счёт деда, чем сильно его расстроил. Отец любил своё дело, но эта любовь была почти разрушительной: он часами, а порой и днями сидел в своём роскошно обставленном кабинете, словно отгораживаясь от остального мира. Нам с мамой было строго запрещено заходить туда или отвлекать его по пустякам. Даже в наши дни рождения двери кабинета оставались для нас закрытыми.

Если бы я мог описать его жизнь одним словом, это слово было бы «апатия». Ничто не приносило ему радости, а редкие улыбки на его лице становились для нас с мамой настоящим праздником. Он любил нас, я это знал, но по какой-то необъяснимой причине считал счастье невозможным для себя, тем самым обрекая нас на безрадостную жизнь. Особенно мрачным он становился, когда получал письма. Я не знал, кто их отправлял, но ненавидел этого человека всей душой, ведь именно он забирал у нас папу. Уильям молча брал конверт и, не распечатывая, уходил в кабинет, словно в нём была скрыта ужасная тайна, способная разрушить Вселенную. Там он запирался на долгие часы, оставляя нас за порогом своего мира. Эти закрытые двери и молчание отца стали символом моего детства – детства, наполненного чудесами, созданными мамой, но омрачённого холодной отчуждённостью отца.

Однако отец не всегда был таким. До моего трёхлетия в моей памяти Уильям был весёлым, любящим, заботливым и понимающим человеком. Его однозначно можно было назвать красавцем: большие светло-голубые глаза, глядя на которые я успокаивался, но в то же время боялся, потому что знал, что бывает, когда эти глаза начинали тускнеть, строя вымышленные щиты, ограждающие недоступный другим мир его грёз; светло- русые волосы, такие же кучерявые, как у меня; тот же греческий нос и губы бантиком, только всё крупнее, чем у меня. Но самое любимое в нём было связано вовсе не с внешностью. Объятия. Именно по ним я тосковал больше всего последующие несколько лет, ведь в его сильных руках была сосредоточена наполняющая уверенностью и верой отцовская любовь.

Первое воспоминание о нём связано было с нашим садом. Мне тогда было два года. Воспоминания появляются обрывками, но самое главное я помнил – мы любили друг друга и не стеснялись это показывать. День был солнечный и тёплый, солнечные лучи играли в его волосах, а глаза смотрели с такой добротой и одобрением, что я не сомневался в своей уникальности. Его сильные руки, крепко и в то же время ласково держали меня,

унося в глубь сада, и от его касаний мне становилось спокойно и уютно. А там нас ожидала мама и накрытый стол. Папа усаживал меня на почётное место и садился рядом, пока мама хлопотала за столом. Вокруг нас были огромные поля, вкусно пахнущие розы разных сортов, высокие, величавые деревья, разноцветные бабочки, желающие присоединиться к нашему пиршеству, и счастливые мы, улыбающиеся друг другу и яркому солнцу. Мама протягивала мне вкусный, воздушный малиновый торт и просила загадать желание. Они смотрели на меня с восхищением, а я, недоуменно глядя на них, думал: «Потом придумаю, что загадать!» И ничего не загадав, радостно задувал свечу. А зря, надо было загадать вечность в этом дне. Если бы у меня была возможность прожить заново один день из жизни, я бы без всяких колебаний выбрал этот.

Помню, как в этот день папа протянул мне коробку и с нетерпением ждал, пока я её открою. Там была самодельная игра

«Я найду тебя». Она стала нашей любимой на протяжении следующего года. Суть игры была в том, что ты должен был спрятать какую-нибудь вещь, нарисовать карандашом на карте место, где её спрятал, стараясь запутать игрока. Для того чтобы начать игру, достаточно было протянуть карту.