рабами, люби и получать тумаки» – второй удар, я понял, что оказался в ловушке. Удары следовали один за другим, пока, наконец, не подбежали преподаватели и не разняли эту шайку озлобленных дикарей. Я не мог даже открыть глаза, весь в крови, с опухшими губами, не мог говорить – только выплёвывал молочные зубы. Самое удивительное, что мне не было больно в физическом смысле. Я плавал в крови, но внутренняя боль, эта безысходность, которая давила на меня, захлестнула всё собой, и я понимал, что это не пройдёт. Это была не просто боль, а какая- то дыра внутри, которая с каждым ударом становилась только глубже.
В первый раз я понял, что с этим миром что-то не так, когда гулял с дядей Питером и Колином. Тетя Джулия уговорила
родителей в качестве поощрения за хорошее поведение разрешить мне поехать с ними в Нью-Йорк на три дня. Я думал, что это будет увлекательное приключение, которое я запомню на всю жизнь. И, к сожалению, так и случилось… Я его так и не смог забыть, как бы ни старался.
На обратном пути по настоянию тёти Джулии мы зашли к известному портному, чтобы заказать Колину костюм, который должен был придать ему хоть немного брутальности. Всё это казалось таким обыденным и безобидным, но картина, которая врезалась мне в память, и травмировала мою детскую психику, была связана с одним из влиятельных людей Америки и его рабом. Как только мы подошли к ателье, этот мужчина выходил оттуда, а рядом с ним шёл высокий темнокожий мужчина.
– Сэр, вы забыли заплатить за серый костюм, – вдруг за ними выбежал помощник портного.
– Извини, Билли, это всё из-за этого ублюдка, вечно путается под ногами, и я всё забываю, держи, – сказал мужчина и, достав откуда-то кнут, начал безжалостно бить своего раба.
Тот стоял, держа коробки, не шевелясь, и лишь корчился от боли. В этот момент его одежда пропиталась кровью, а хозяин продолжал ругаться, даже не замечая, что человек, стоявший рядом с ним, буквально истекал кровью, не в силах сопротивляться. Я не мог поверить в то, что происходило. В нашем доме к слугам всегда относились с уважением, мы заботились о них, не использовали слова вроде «раб», потому что они были частью нашей семьи. Мы знали, что они наши помощники, о здоровье которых мы должны заботиться, а не безвольные куклы, которые должны терпеть подобного рода унижения. Но я никогда не думал, а как бы они хотели жить, если бы имели на это право. Явно не так, как этот бедный окровавленный человек.
Но что меня по-настоящему потрясло, так это реакция окружающих. Никто не вмешался. Никто не попытался остановить это насилие. Люди просто проходили мимо, некоторые даже невозмутимо замечали: «Сколько хлопот от этих
рабов», – поддерживая хозяина. Даже дядя Питер, которого я всегда считал человеком с высоким чувством справедливости, ничего не сделал. Он молчал и продолжал идти, как и все остальные.
Я не знал, как мне реагировать, как будто этот момент разрушил всё, что я знал о мире. Я видел, как сильно может страдать человек, и не знал, как ему помочь. Почему никто не вмешался? Почему все продолжали молчать? Моя душа буквально кричала от боли и растерянности, а мир вокруг меня казался таким холодным и чужим.
Дядя Питер быстро вывел нас из этого ада, но звук хлыста, ударяющегося о голую кожу, преследовал меня долгие месяцы, всплывая в самых страшных ночных кошмарах. Мы шли, крепко держась за руку дяди Питера и испуганно оглядываясь по сторонам, чтобы ни один псих не напал на нас с кнутом.
– Папа, разве можно так обращаться с людьми? – наконец, немного успокоившись, спросил Колин.