«Светские идеологии» формировались двумя путями: во-первых, через ассимилирование религиозных ценностей, их адаптацию к новым условиям и развитие; во-вторых, благодаря попытке поставить свои, как правило, атеистические идеи на место религиозных (якобинцы во Франции, большевики в России и др.). Следовательно, проблема не в идеологии как феномене и понятии, а в ее восприимчивости (или невосприимчивости) к глубинным ценностным идеям конкретного сообщества, в том числе и на уровне архетипов. Согласно Юнгу, архетипы как самые общие и универсальные образы коллективного бессознательного являются носителями («слепками», «отпечатками», «осадками») ценностей предыдущих поколений. Коллективное бессознательное «есть то общее, что не только объединяет индивидуумы друг с другом в народ, но и связывает нас протянутыми назад нитями с людьми давно прошедших времен и с их психологией»[167]. По словам А. Н. Кольева, «архетип – это модель, которая определяет строй мыслей»[168]. Следовало бы, правда, добавить: благодаря ценностным «слепкам» с сознания предыдущих поколений. Если выбрать, например, только по одной из высших ценностей разных народов, то нетрудно понять, где их исторические корни и почему именно эти ценности наряду с другими считаются и сегодня жизненно важными, несмотря на изменившиеся условия жизни и т. д. Так, для американца – это личный успех (образ Selfmade-man’a – человека, сделавшего себя); для англичанина – мой дом, моя крепость; японца – коллективизм традиционной формы; немца – порядок; китайца – уважение к старшим; белоруса – толерантность; россиянина – «равенство различий» (М. Гефтер) и т. д. Но если такие ценности присутствуют в сознании – индивидуальном, коллективном, общественном, то должна быть и идеология как система их презентаций, защиты, продвижения и т. п. Никто, собственно, и не сомневается, что в США, Германии, Японии и других станах есть хорошо отлаженная и эффективно работающая идеологическая машина. (Многочисленные квазиидеологии, против которых боролись авторы концепции «деидеологизации» (Д. Белл и др.), отличает как раз равнодушие к подлинным ценностям своей культуры и общечеловеческим; если они и используются, то лишь в превращенной форме: для маскировки и манипуляции.)

В Беларуси, как и в других странах СНГ, ситуация иная: процесс «переоценки ценностей», начатый еще в период перестройки, пока не завершен, чем и объясняется то, что ни одна из стран не имеет собственной государственной идеологии. Переходные периоды вообще отличаются неустойчивым, текучим ценностным сознанием и, соответственно, вариативностью массового поведения с преобладанием поисково-ориентировочных компонентов, направленных больше на адаптацию к ситуации, чем на адаптирование условий «под себя», или на то, чтобы «заставить будущее свершиться» (П. Дракер). Из всех векторов необходимой в этот период трансформации – структурной, организационной, институциональной и др. – наиболее сложным является именно ценностный вектор, поскольку возможности прямого управленческого воздействия здесь крайне ограничены. Фактически субъект управления, используя социальные и экономические программы, должен отслеживать конструктивность обратной связи, синергетические эффекты соучастия, соорганизации, сотрудничества как показатели изменения ценностностного сознания.

Что касается гносеологической стороны, то отметим наличие заметных расхождений как в обозначении (названии), так и в интерпретации ряда ценностных диспозиций и принципов. Так, наряду с понятием «отнесение к ценности» (:ertbeziehung) используются выражения «ценностная уместность» или «ценностная релевантность» (англ. value relevance); «свобода от оценок» обозначается и как «ценностная свобода» (value freedman), и как «ценностная нейтральность» (value neutrality) – при этом оба выражения могут объединяться как конъюнктивно (через «и»), так и дизъюнктивно (через «или»