Про Лизку Вовка сразу сказал, когда ненароком сломал ногу, отталкивая на летней практике зазевавшегося школьника от косилки, и оказался в ее медпункте, что она не такая как все. Особенная, то есть. Лизка, которая, как она сама говорила, могла бы приворожить даже Алена Делона, будь тот помоложе и загляни в забытый богом совхоз на Псковщине, где она волею судьбы столкнулась с будущим благоверным, спорить с Вовкой не стала, хотя и никаких приворотов к нему не применяла. Просто, делая ему очередную перевязку, как-то особенно нежно потрепала Вовку по щеке, из-за чего он, как она сама рассказывала, даже хрюкнул от нежности. Растаял, то есть. Закончилось это в самом первом приближении длительным поцелуем, а во втором и во всех последующих – возвращением в Москву, тем более, что у Вовки там имелась квартира от его родителей, что перебрались на пенсии в жаркий город Анапу, рождением Димки и всеми вытекающими обстоятельствами, среди которых случилось и приобщение и Лизки, и Вовки к нашей конторе или даже сообществу «Общее место».

Последнему обстоятельству удивляться не стоило, поскольку тот же Леня Козлов приходился Вовке родным дядей, пусть даже фамилия Вовки была Ушков, а никакой не Кизельштейн. Возможно, будет не лишним упомянуть, что сама Лизка считала ведьмой еще и Маринку Ильвес и еще кое-кого, о ком, как она мне намекнула, болтать вовсе не нужно, но как это понять, я допытаться не смог, да и не слишком пытался. Тем более я чуть ли ни ежедневно убеждал себя, что Маринка меня интересует прежде всего как компьютерный или программный гений, надежнейший работник и идеальная фотокарточка всей нашей фирмы – красивая, собранная и безупречная во всех смыслах. Этой мантре, правда, мешало, что по работе я время от времени натыкался на нее, что называется, лицом к лицу, отчего порой даже дыхание задерживал, но это все что-то вроде волчьей доли, выть на луну можно, а попробовать укусить лучше и не пытаться. Так во всяком случае я все это оценивал. Но как бы там ни было, ведьм, в хорошем смысле, много не бывает. Та же Лизка тянула и лямку диспетчера, принимая вечерние звонки, когда закрывался офис, и отслеживала движение всех договоров и исполнение всех договоренностей, и, конечно же, следила за здоровьем коллег и изо всех сил боролась с нашей (не всеобщей) неграмотностью и неприспособленностью к колдовству. Собственно, раздражение последним обстоятельством как раз и было написано сейчас у нее на лице.

– Надавать бы тебе по шее, – прошипела она вполголоса, выдергивая из моего рта мой же палец и заворачивая его в тряпицу, смазанную чем-то вонючим и прозрачным. – Чисто для профилактики и для удовольствия!

– Это будет использование служебного положения в личных целях, – морщился я уже в лифте, поскольку пекло палец невыносимо.

– Ничего, – продолжала шипеть Лизка, – зато сколько радости!

– Самой же лечить придется, – выдохнул я, привыкая к простреливающей боли.

– Единственное, что тебя спасает, – фыркнула Лизка, вытаскивая меня из лифта.

– Привет, Коля! – крикнул мне Вовка с кухни, где, судя по запаху, затевался восхитительный завтрак.

Коля – это я. Если быть точнее, Николай Владимирович Макин. Только это вовсе не значит, что где-то и когда-то существовал чувак по имени Владимир Макин, поделившийся со мной генами. Фамилия мне досталось от маменьки, а отчество от покойного деда – ее отца. Попытки уточнить обстоятельства собственного появления на свет ни к чему не привели еще в школьном возрасте и были оставлены в виду их полной бесперспективности. Как говорил про мою маму тот же Вовка – женщина-кремень в вольфрамовой оправе. Насчет оправы спорить не буду, а камень я выбрал бы подороже и потверже.