Получается следующая ситуация. С одной стороны, В. В. Лунеев, безусловно, прав, указывая на то, что необходимо устанавливать внутреннее отношение субъекта не только к действиям (бездействию) и к последствиям, но также к отягчающим и квалифицирующим обстоятельствам, к другим юридически значимым признакам состава преступления. С другой стороны, есть основания отнести эти юридически значимые обстоятельства совершения преступления к категориям «общественно опасное действие (бездействие)» или «общественно опасные последствия», учитывая тот факт, что все они в той или иной степени характеризуют конкретные действия (бездействие) или последствия, выделяя их из ряда схожих. Таким образом, следует все же согласиться с П. С. Дагелем и Д. П. Котовым, которые отмечали, что «формы вины характеризуют отношение виновного к деянию и вредным последствиям в целом, то есть в целом к совершенному преступлению. Поэтому они не могут рассматриваться только по отношению к одному из признаков, который характеризует какой-либо из элементов состава преступления».[144] Однако в целом данная проблема еще требует своего детального осмысления.

Дискуссионным представляется и вопрос о необходимости введения в формулу вины признака осознания лицом уголовной противоправности своего деяния.[145] Это предложение не является новым для теории уголовного права. Например, Н. С. Таганцев, рассматривая разные варианты случайности посягательства, которые, по его мнению, исключают всякую виновность и ответственность, выделял такой вид случайности, как невозможность предвидения. Ученый писал, что «обвиняемый в нарушении полицейского запрета может сослаться на случайность нарушения, если он, несмотря на все свое доброе желание, не мог узнать о существовании нарушенного им запрета, когда, например, запрет оставался секретным».[146]

Нам представляется, что изложенная точка зрения, бесспорно, заслуживает внимания, однако, с другой стороны, возникает целый ряд вопросов. Во-первых, не приведет ли подобное нововведение к тому, что лица, совершившие преступления, будут иметь реальную возможность избежать уголовной ответственности, сославшись на незнание закона? Во-вторых, кто будет устанавливать круг преступлений, по которым кроме общественной опасности необходимо еще и осознание субъектом их противоправности? Если, предположим, возложить данную обязанность на суд, то не приведет ли это к судебному произволу; если же указать такие преступления в Уголовном кодексе, то какой критерий отнесения деяний к этой категории установить? И, в-третьих, авторы в большинстве своем говорят о составах с так называемыми бланкетными диспозициями, т. е. о тех, преступное поведение в рамках которых есть нарушение определенных установлений (правил, норм и т. д.) других правовых отраслей.[147] Однако такие составы зачастую предусматривают возможность совершения преступлений только специальными субъектами (ст. 143, 246–251, 340–344, 349–352 УК и др.), которые в силу своих служебных или иных обязанностей должны соблюдать указанные установления и правила, а следовательно, и знать их.

Таким образом, мы полагаем, что, несмотря на всю привлекательность идеи о необходимости введения в формулу вины признака осознания лицом уголовной противоправности своего деяния, это положение не следует внедрять в Уголовный кодекс РФ. Лицо, совершающее преступление, должно осознавать его общественную опасность, а не противоправность.

Не меньше споров на сегодняшний день вызывает положение, сформулированное в ч. 2 ст. 5 УК, согласно которому «объективное вменение, то есть уголовная ответственность за невиновное причинение вреда, не допускается». По мнению В. Д. Филимонова, это положение «имеет необоснованно односторонний характер. Не допускается не только объективное, но и субъективное вменение, т. е. ответственность за не совершенное лицом общественно опасное деяние и за не причиненные им общественно опасные последствия, иными словами, за одно лишь намерение совершить общественно опасное деяние, за „преступный образ мыслей“ и т. п.».