Теперь лица собеседника видно не было. Только его контуры. И та черная непроглядность, которой казнит зрение бьющий ему в упор свет.

И именно так посадил нынче Бесо циркача.

Вернее, первоначально он сидел на середине комнаты. А после того, как стало ясно, что перед ним почти ничтожество, Бесо пересадил его спиной к окну.

А клоун продолжал:

– Я уважаю упорство, пока не вижу в нем что-то гнетущее. Когда видно, что человек вымогает из себя все, чего там нет и не было. Вот тогда мне становится горько. Хочется спросить: «зачем ты вышел на манеж? Бог не дал тебе таланта стать лицедеем».

Бесо давным-давно послал бы этого говоруна ко всем чертям. Но он впервые видел настоящего, пусть и из бродячего цирка, артиста. И не просто видел, но и принимал его в своем доме. Поил и кормил.

Он глянул в окно, в котором казалось, только что пепельные облака чернились вспорхами скворцов, а сейчас там стояло мглелое вечеровое небо. И услышал, что в подвале что-то взбубукало. И тут же вспомнил о Сосо.

Сын явился на зов тотчас же.

– Люблю, когда дети уважают своих родителей! – вскричал клоун.

– А он меня не только уважет, но и любит, – самодовольно произнес Бесо. – Правда, сынок?

Сосо неопределенно покрутил головой.

– Так что, – вопросл Бесо, – отец говорит неправду?

Мальчик молчал.

– Отвечай! – заорал. А потом запавшим внутрь груди голосом поинтересовался: – Или ты с матерью заодно?

И Сосо опять повел головой, словно ему был тесен воротник. И тут же сломался шеей от увесистой пощечины отца.

Бил Бесо молча. Кажется, сосредоточенно. A Сосо так же безмолвно воспринимал отцовский гнев, только изредка задушенным голосом звал мать.

В подвале в ту пору опять что-то забубукало, и в проеме дверей появилась Кэтэ.

И кулаки стали летать вокруг нее, как перепархивающие с ветки на ветку птицы.

На свару заглянул сосед.

Старый Тагу Абулашвили не любил драк. И там, где они происходили, появлялся он и часто останавливал то, что уже, казалось, не могло углохнуть от простого здравого смысла.

Всегда бритая, а теперь подобросшая голова старика появилась рядом с плечом Кэтэ – так был мал тот, кто останавливал битвы. И это о нем кто-то говорил, что рост у него «суворовский».

Правда, некоторые, особенно те, кто побывали в его клешнятых руках, называли его недоноском.

И вот этот хиленький ростом человек вскинул руку. Видно, что-то необоримое толкнуло его сделать этот жест. Но именно он преобразил лицо. На нем как бы состязались продольные и поперечные морщины.

– Не трожь женщину! – коротко посоветовал Тагу. Бесо опустил кулак, изготовившийся, как он считал, доказать право быть в доме мужчиной.

– Да вот они разнахальничались, – кивнул Бесо в сторону жены и сына. Но на лице появилось нечто, сходное с каким-то полусветом, что своим пришествием оттесняет приток сумерек.

И в это время – само собой – из окна выпало стекло. И, прозвенев своей целостью, разбилось у самих ног Бесо. Отчего оно выдавилось, никто не мог сказать. Но глаза сапожника вновь заогневели. Ибо и в этом увидел он знак неких происков против него.

И опять старик чем-то все же убедил Бесо, что произошла простая случайность. Но это разуверенье, кажется, особенно огорчило Бесо, и он произнес:

– Уеду я отсюда.

– Куда?

Вопрос Тагу эхово – через полоротую бесстекольность – уполз в глубину дома.

Но, оказалось, это влетел туда ветер. Тот, от которого во дворе принагнулись кусты. Бесо же тем временем глумливо спросил:

– Или вы все ждете, когда я, наконец, сгину?

Рядом прожелтилась дорога. И именно по ней шагала в тот час некая рота. И, указав на нее, Бесо произнес:

– Русская кровь не даст вам учахнуть!