– Дядь Вась, не смогу я с вами, – робко заметил Иван, – дел много…

– Пождут дела, – небрежно махнул он рукой, – какие могут быть дела, когда ты сейчас станешь чуть не самым богатым человеком во всей округе? Забыл, зачем ко мне приехали? Счас я, счас, принесу деньги-то, чтоб не подумал, будто я брехун какой, – и он исчез, выскочив в соседнюю комнату, но вскоре вернулся оттуда, неся на вытянутых руках перед собой пухлый кошель, увесистый на вид. – Держи! – брякнул его Ивану на колени. – Дома сочтешь, и сам не знаю, сколь там есть. Тебе должно хватить.

– А вам останется чего? – смущенно заметил Иван, не в силах отвести глаз от денег, показавшихся ему тяжеленными. Столь огромной суммы он никогда и в глаза не видел, а уж тем более в руках не держал.

– За меня, паря, не боись, себя не обделю, – хохотнул Пименов, – на мою долю хватит.

– Может, я хоть расписку напишу? – предложил Иван.

– На хрена мне твоя расписка? Чего я с ней делать стану? Разбогатеешь на своих приисках и сполна отдашь. Ты ведь, чай, зубаревской породы, не обманешь. Думаешь, почему тебе даю? Мог бы и кому другому, желающих до хрена найдется, а ведь тебе, именно тебе, Зубареву, даю. Да потому что мы с твоим батюшкой всегда один перед другим нос задирали, казали, кто больше другого стоит. А вышло-таки по-моему! Чуешь, чего сказываю? Коль ко мне его сын пришел за вспомоществлением, то значит я жизнь свою прожил не зря, обошел на вороных дружка, тезку своего, Василия. Вечная ему память, и пусть земля пухом будет, – перекрестился Пименов на образа.

В комнату вошла его жена, неся на медном подносе два пузатых стаканчика синего стекла и на тарелке мелко порезанные огурцы, на другой – сало, на третьей – грибки горкой.

– Зачем опять огурцы нарезала? – заворчал Пименов. – Знаешь ведь, не люблю…

– Одни выпивать станете или нас с дочкой пригласите? – не отвечая на придирки мужа, спросила хозяйка.

– Да уж как-нибудь без вас справимся, – отмахнулся Пименов. – Слышала? Мы с Иваном в Ирбит едем?

– Я не могу, – твердо повторил Иван.

– А я сказал – можешь! – брякнул по столу кулаком Пименов.

– Василий, если ты и дальше будешь так шуметь, то может, вам обоим лучше в кабак пойти? – спросила его жена и, повернувшись, вышла. На Пименова ее слова подействовали, как ни странно, успокаивающе, он сел на лавку, стоящую возле стола, поманил к себе Ивана. Тот, продолжая держать в руках тяжелый кошель, подошел к столу и сел с краю.

– Ты чего словно не родной? – ткнул его в бок кулаком Пименов. – Положи деньги на стол, не украду, не боись.

– Совсем и не боюсь. – Иван положил кошель на уголок стола.

– Давай выпьем, – налил Пименов в стаканы, – да помянем раба божьего Василия, отца твоего, – предложил он, подавая один из стаканов Ивану. – Пей, пей, – проследил, чтоб Зубарев выпил до дна. – Прости, Господи, грехи ему, – и ловко выплеснул содержимое себе в рот.

Пока они выпивали, Пименов не переставая говорил, вспоминал, как они с Зубаревым-старшим ездили в Березов, раз даже чуть не замерзли по дороге да наткнулись на остяков, отогрелись. У Ивана как-то потеплело в груди, стало радостней, и он время от времени кидал осторожные взгляды на кошель, ловя себя на мысли, как ему хочется остаться одному, подержать деньги в руках. Пименов заметил это и проговорил небрежно:

– Я тебе, Вань, знаешь, чего скажу? Ты гляди, за деньги душу не променяй, а то оглянуться не успеешь, как только они одни для тебя наиглавными самыми станут, про людей забудешь, а они, деньги проклятущие, всю душу-то тебе и выжгут, спалят. Я хоть мужик не больно верующий, в церкву, сам знаешь, не часто хожу, но тут моя вера крепкая: нельзя деньгам волю давать, чтоб они над тобой верх забрали. Понял?