– Да нет, там корнильевский человек сейчас сидит, товар у них общий с отцом оказался.

– Те своего не упустят, знаю я их, – закрутил головой Пименов, и до Ивана долетел смачный запашок перегара. Василий был верен себе, и редкий день появлялся трезвым в людном месте. – Да черт с ними, с Корнильевыми этими, айда лучше до меня, посидим, выпьем. А?

– Не могу, дядь Вась, мне завтра велено в суд явиться.

– А чего тебе, честному человеку, в суде делать? – насторожился Пименов, посерьезнев.

– По отцовым долгам, видать…

– Вон оно что… Слышал, будто ты серебро на Урале нашел?

– От кого слышали? – спросил Иван, хоть и понимал, не скажет Пименов.

– А какая разница, – беззаботно махнул тот рукой и подмигнул Ивану, – слухом земля полнится, на то человеку и язык дан, чтоб разговор вести. Так, значит, нашел серебро?

– Рано говорить, – осторожно отозвался Иван, – образцы только привез.

– И правильно делаешь, что съедешь с Тобольска на прииски. Паршивый город, и люди паршивые. Только каждый о своем кармане и думает, никто друг дружке помочь не желает. Зря мы с тобой не породнились, а то бы вместе на прииски те отправились. Твоя голова да мой капитал, и дело бы заладилось, глядишь. Я ведь нынче разбогател, слышь, Ванька! Хороший куш взял на соли. Сперва скупил всю соль в округе, да и своих людей поставил на заставах, чтоб ежели кто соль повезет, то быстрехонько мне докладывали, а я и ее скупал, не давал до города дойти. Потом пождал месяц, когда старые запасы у всех выйдут, попьянствовал малость, но при том зорко следил, не дай бог, кто заявится в город с обозом без моего ведома, – он громко хохотнул, широко открыв мокрый рот, хлопнул Ивана по плечу и продолжал: – Вот когда народ из лавки в лавку ходить начал, соль искать, то я по тройной, супротив старой, цене и выкинул чуть. За ней, за солью моей, и мужики и бабы едва не в драку кинулись, берут. Ну, я подержал цену недельку, берут, чтоб мне провалиться на этом месте! В драку лезут за солью моей! Решетников Фома разнюхал-таки, к губернатору кинулся, жалиться, значит. Ну, пришлось ему уступить пять пудов по старой цене. И веришь, нет, но слух пошел по городу, будто киргизы захватили те солончаки, где соль всегда брали, и соль к весне совсем на вес золота будет, хватает народ по несколько пудов каждый, переплачивают, но берут. Все мои запасы разобрали за месяц с небольшим. Так что знай, – похлопал он себя по боку, – с прибытком я нонче, а потому гуляю. – Иван уже начал жалеть, что остановился для разговора со словоохотливым Пименовым, и решил распрощаться.

– Поеду я, дядь Вась, – шагнул он в сторону саночек, – ты уж извини.

– Постой, – не пустил тот его, – а может, тебе деньжат занять? А? Бери, я сегодня добрый…

– А сколько можно? – растерялся Иван.

– А сколь надо? – вопросом на вопрос ответил Пименов. – Сотню? Две?

– Тысячу… – выдохнул Иван и внутренне сжался, ожидая отказ.

– Тысячу? – переспросил тот и запустил пятерню под шапку, чуть подумал, а потом скинул шапку на снег, притопнул ногой, заявил: – Пусть будет по-твоему! Тыщу, так тыщу! Только не забывай, до конца дней помни, кто тебе в тяжелый час руку протянул. Понял?

– Понял, дядь Вась, понял… – Иван не заметил, как жгучие слезы выступили у него в уголках глаз и внутри разлилось тепло, словно после стопки выпитой водки.

– Поехали, что ли? – отвел вдруг глаза в сторону Пименов. – А то передумаю, откажу, а денежки промотаю! А? Едем?

– Едем, едем, – засуетился Иван и полез в санки, подождал, пока Пименов дойдет до своей кошевы и выправит с торговых рядов на Воскресенскую улицу.