– Леш, послушай, я тебя понимаю. Ты волнуешься и переживаешь за дочь. Но от твоего нахождения здесь, пользы не будет. Ты ничем ей не поможешь, если будешь сидеть здесь. А вот после терапии, когда она придет в себя, ты ей понадобишься. И как думаешь, ей будет приятнее видеть здорового, отдохнувшего или измученного с мешками под глазами отца? – Евгения вопрошающе смотрела на Миронова, дожидаясь ответа.

– Да, ты права. Я уйду.

– Вот и славно. Отдохни, поешь, и как только мы закончим с терапией и Есения придет в себя, я тебе сразу сообщу.

– Хорошо, только, пожалуйста, помоги ей.

– Помогу, – улыбнувшись уголками губ, Евгения вернулась в центр и в глазах ее Алесей заметил подозрительный отблеск.

Все его тело и разум говорили, войти туда и забрать Есению, но он успокаивал себя, твердя, что другого выхода нет и это единственный шанс на спасение дочери.

Есения пришла в себя внезапно – без боли, но с чем-то, что было ближе к панике. Тишина. Абсолютная, давящая. Только собственное дыхание звучало слишком громко.

Медленно открыв глаза, она встретилась с ослепительным ярким светом. Потолок был идеально ровным, холодным.

Она попыталась пошевелиться, но тело откликалось с задержкой. Как будто сигналы от мозга проходили через что-то вязкое, густое. Руки были прикованы к постели мягкими, но прочными фиксаторами. На запястьях виднелись следы от игл. В вену был вставлен катетер.

– Где я? – голос прозвучал хрипло, словно его давно не использовали.

Ответа не было.

Одна из стен комнаты была зеркальной, как в комнате для допроса в детективных фильмах, за которой обычно стояли другие детективы и наблюдали.

Чувство, что там, кто-то стоит и наблюдает за ней, не покидало ее. Тревога поднималась внутри, как ртуть в перегретом термометре. Она чувствовала себя не просто наблюдаемой, а сканируемой, просвеченной насквозь.

И вдруг резкая вспышка из воспоминаний ослепила ее. Образы мелькали один за другим, проносясь в ее голове с молниеносной скоростью, из-за чего разглядеть их она не успевала.

Воспоминания были словно чужими, далекими и холодными.

Она резко вдохнула, воспоминания исчезли, и она услышала шаги и голоса: мужской и женский.

– Дайте ей время адаптироваться, – говорил властный, женский голос, – и активируйте следующий протокол. Наблюдение – круглосуточно.

Кто-то вышел из комнаты и свет стал ярче.

Что происходит и где она находится, Есения не могла понять. Она не могла вспомнить последние месяцы своей жизни, в голове был туман. От попыток оглядеться, ее голова закружилась и все вокруг постепенно погрузилось во тьму.

– Как долго она еще будет без сознания? – послышался знакомый мужской голос.

Есения открыла глаза и увидела отца, который сидел рядом. На его лице читалась усталость, под глазами залегли тени, а взгляд был напряженным. Он держал ее за руку, так крепко, будто боялся, что она исчезнет.

– Папа… – голос был глухим, словно не принадлежал ей. Горло пересохло, губы дрожали. – Где я?

– Все хорошо, ты в безопасности, – вмешался второй голос. Бесстрастный, собранный. Есения перевела взгляд на стоявшую позади отца, женщину в белом халате. Ее лицо показалось ей знакомым. – Евгения Валентиновна. Я курирую твое лечение. Все прошло успешно. Восстановление займет некоторое время, поэтому тебе придется какое-то время побыть здесь.

Есения попыталась сесть, но тут же ощутила головокружение. В теле была странная легкость, почти неестественная.

– Не торопись, – Алексей подался вперед, чтобы поддержать ее.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Ковалева, не пытаясь скрыть то, что она оценивает Есению не как человека, а как объект.