Она отпрыгнула в сторону и выхватила из чемодана пистолет.

– Разговор шел о деньгах, – сказала она. – И только о деньгах.

– Это всегда ошибка, – покачал головой Митчелл. Лицо у него покраснело, глаза сверкнули. – Особенно в объятиях. Пистолет тебе не понадобится, крошка.

И с этими словами он неуловимым движением нанес мне удар прямой справа. Я уклонился – так же неуловимо, быстро и четко. Левая, увы, оказалась у него ничуть не хуже правой – он был левшой. Я мог бы это заметить еще в Лос-Анджелесе, на Юнион-Стейшн, – опытный сыщик обязан замечать такие вещи. Я нанес ему хук справа – и промахнулся. А он хук слева – и не промахнулся.

Я отлетел в сторону, и, воспользовавшись тем, что на какие-то доли секунды я потерял равновесие, он рванулся вперед и выхватил из руки Бетти пистолет. Казалось, пистолет взлетел в воздух и опустился прямиком в его левую руку.

– Расслабься, – сказал он мне. – Прости за банальность, но я могу пристрелить тебя на месте, и мне это сойдет с рук.

– Допускаю, – отозвался я, с трудом шевеля языком. – За пятьдесят баксов в день я не готов отправиться на тот свет. Такая услуга стоит не меньше семидесяти пяти.

– Повернись, сделай одолжение. Хотелось бы заглянуть в твой бумажник.

Я бросился на него, забыв, что он вооружен. Впрочем, выстрелить он мог только со страху – а он владел ситуацией и даже не думал паниковать. Зато девица, как видно, нервничала; краем глаза я увидел, как она потянулась к стоявшей на столе бутылке виски.

Я схватил Митчелла за горло. Он захрипел и куда-то меня ударил, а я – его. Но в этом уже никакой необходимости не было: хотя мой удар был сильнее и, как видно, попал в цель, в эту самую минуту на мою бедную голову наступил гигантский слон. И надо мной сомкнулись воды безбрежного океана, обдав меня напоследок мириадами ослепительных искр.

Первое, что я ощутил: если кто-то на меня прикрикнет, я разрыдаюсь. Второе – голова у меня такой величины, что в комнате не помещается. Между лбом и затылком протянулись многие мили, а в висках, отстоящих друг от друга на гигантском расстоянии, поселилась тупая, ноющая боль. Расстояний в наше время не существует.

Третье – что где-то неподалеку что-то надсадно гудит; гудит и одновременно потрескивает. И наконец, четвертое, и последнее, – что у меня по спине течет ледяная вода. Розовое покрывало, маячившее у меня перед глазами, подсказало мне, что я лежу на кровати вниз лицом, а вернее, тем, что когда-то было лицом. Я осторожно перевернулся, сел, и погремушка в голове тут же смолкла. Потрескивали, как выяснилось, кубики тающего льда в завязанном полотенце. Какой-то сердобольный человек положил полотенце со льдом мне на голову. Другой, менее сердобольный, эту же самую голову мне разбил. Это, впрочем, мог быть один и тот же человек. Разные, в конце концов, у людей бывают настроения.

Я с трудом встал на ноги и сунул руку в карман. Бумажник был на месте, в левом кармане, хотя и расстегнут. Я изучил его содержимое. Ничего не пропало, если, разумеется, не считать содержащейся в нем информации, но информация эта перестала быть секретной. Раскрытый саквояж стоял за кроватью на тумбе, там, где я его оставил. Стало быть, я находился у себя в номере.

Я подошел к зеркалу. Где-то я уже этого человека видел. Подошел к двери и открыл ее. Надсадный гул усилился. Передо мной, облокотившись на решетку, стоял дородный субъект. В очках, среднего роста. Крепыш. Из-под серой фетровой шляпы торчат большие уши, воротник плаща поднят, руки в карманах. Волосы на висках отливают белизной. Вид вполне приличный. Как, впрочем, и у всех толстяков. Свет из-за раскрытой двери играет на стеклах очков. Во рту небольшая трубка, из тех, что в шутку зовутся «игрушечным бульдогом». Соображал я неважно, но что-то мне в нем не понравилось.