– Хорошо, Вы уже дорогу знаете. Я тоже переоденусь.

Проходя мимо душевой и услышав, как Ольга напевала какую-то песенку, он усмехнулся.

И снова та же картина: в очередной раз переодевшись, они стоят в гостиной.

Кемаль взял бутылку, обвел глазами гостиную, глянул Ольгу и смеясь пробубнил себе под нос:

– «День сурка» какой-то.

Раздался хлопок, но на этот раз горлышко не было похоже на пожарный брандспойт, показался лишь благородный дымок. Шикарное шампанское, как ему и положено по статусу, «дорого» зашипело в изящных бокалах.

– Итак, в чем состоит традиция?

– Называется «Выпить на брудершафт».

– Что нужно делать?

– Берите бокал, теперь нужно скрестить руки, вот так, выпить до дна, глядя друг другу в глаза, потом три раза поцелуемся, в нашем случае в щёку будет достаточно, и всё: мы – «на ты», – она улыбнулась, – готовы?

– Да, готов.

Они скрестили руки, выпили шампанское. Немного смутившись, трижды поцеловали друг друга в щёку. Кемаль поймал себя на мысли, что был бы не прочь чуть замедлить момент поцелуя, а когда пил шампанское, глядя в её голубые глаза, испытал то самое, знакомое, но давно забытое и, как он считал, уже навсегда потерянное чувство – когда сердце, совершив внутри груди некий странный кульбит, делает глухой и сильный толчок.

Ольга поставила бокал у камина, прошлась по комнате, увидела гитару.

– Ты играешь?

– Нет.

– А чья гитара?

– Али в детстве хотел научиться, потом бросил.

– Можно?

– Конечно.

Ольга взяла гитару и села у камина, Кемаль вернулся в кресло.

Она начала наигрывать мелодию.

– Спой что-нибудь на русском, – сказал Кемаль покручивая в руке бокал с шампанским, глядя через него на огонь.

– Я плохо пою.

– Спой.

Она не стала кривляться, жеманничать и заставлять уговаривать себя.

– Я спою, только не смейся! Я очень люблю эту песню.

– Обещаю, – улыбнулся Кемаль, – о чём песня?

– О ком… Обо мне, ну почти…

Она начала играть:

«Жаркий огонь полыхает в камине,

Тень, моя тень на холодной стене.

Жизнь моя связана с Вами отныне,

Дождик осенний, поплачь обо мне.

Дождик осенний, поплачь обо мне.

Сколько бы я не бродила по свету,

Тень, моя тень на холодной стене.

Нету без Вас мне спокойствия, нету,

Дождик осенний, поплачь обо мне.

Дождик осенний, поплачь обо мне…»5

Кемаль сидел в кресле, смотрел то на огонь, то на падающий снег, то на спящих собак. Пипа, вероятно опасаясь быть «подстреленной» ещё раз или чего-то ещё более неожиданного, улеглась между передних лап Рича, он спал, положив на неё свою большую и тяжёлую голову, словно охраняя, защищая её.

Кемалю было приятно слушать незнакомую речь, мелодия была очень нежная, а у Ольги был довольно милый голос. Он размышлял о том, что произошло за последние дни, о том, что произошло сегодня.

«Всё это очень-очень странно, а самая большая странность – она. Она появилась настолько неожиданно, что я не успел ничего понять. Ворвалась в мою жизнь, как грузовик без тормозов и, похоже, разрушила на своем пути все стены, которые я так тщательно выстраивал многие годы. Вот встретишь её на улице, пройдёшь и даже не заметишь, не обернёшься, а познакомишься поближе, поговоришь и уже не сможешь оторваться. Какой-то необъяснимый магнетизм. К ней тянет, и не понятно почему: не к её юности – она вполне взрослая женщина, не к её красоте – её не назовёшь красивой, не к фигуре – она далеко не идеальна, но она тянет и тянет к себе, как магнит. Разумом сопротивляешься, объясняешь себе всю абсурдность ситуации, но упорно идёшь, как кролик под гипнозом, и ищешь её. А эти эмоциональные качели? Когда швыряет из жара в холод, из бешенства в нежность, из жалости в… интересно, а какова она в… ой нет, об этом лучше вообще не думать. Хотя, а почему бы не представить её?.. Нет, стоп, не думать, не думать!».