Тексты Таврова кажутся потенциально продолжаемыми, разомкнутыми – как у всего живого, у его поэзии есть будущее. Собеседование с XX веком не делает ее «обратными строками», не мешает ей быть обращенной вперед. Поэзия Андрея Таврова кажется открытой и тому, чего еще нет, что придет завтра и послезавтра, гостеприимной к любым реалиям – потому что слышит голос Реальности.
Марианна Ионова
I
За месяц до войны
Конь
мне холки холм горючий не поднять
мне бабочку с земной груди не сдвинуть
подкову за зернистые края
из выпуклой земли пустой рукой не вынуть
бей сокол мой вразлет косноязычный круг
его скорлуп что сдвинуты ослепнув
и вынуты из непосильных рук
клубясь сиренью и уздой окрепнув
не рассчитать косматого лица
три эллипса дистанцией играют
и карусель кружит без колеса
и коршуны бескрылые летают
ах царь Эдип зачем ты стал конем
и землю ел и выдохнул подкову
и выронил могучий окоем
из глаз кровавых жадных и неновых
как неподъемен он, губами как горяч
как груду движет хрупкими ногами
как жжет пяту земля горящая под нами
и вспять летит четырехногий плач
Манера письма
симметричная линза
выносит из себя два связанных в узел центра
(см. чертеж)
становится конем ипподрома
пепельницей в гостинице
головой растрепанной в ветре
и это одна манера письма
пишет озерами самим конем и самой
головой с гуляющими волосами
кто оба центра внес обратно в линзу
и с ними вещь
как будто бы она в себя втянула
глубоким нестерпимым зреньем
как сердце бездны – белого кита —
исток сосредоточенного океана
и понесла обратно волны
Возвращение убитых
разбитое дыханье пронесут
как лодку на плечах – в затылок
шумит прибой.
И рев его рассерженный слабеет
и волн вздымается все тише грудь
как у героя после марафона
мы возвращались ночь входила в двери
и домочадцы тихо напевали
историю с другими именами
уже не нашими и пела песню дочь
и лаяла простуженно собака
«где братские сады теснее чем могилы…»
где братские сады теснее чем могилы
культяпой бабочкой владею и зовусь
вот теплоход стоит вот пахнет кофе
что за упрямая распорка в нас живет!
Сильней, чем в яхте или в соколе спадающем
на цель из выгнутых и протяженных облаков
как колесо и из-под ног поток
что за дуга власть женщины рыдающей
прямит как взрыв, а после – тишину
я рассказал бы если б смог
какой в нас лад живой пернатый
летящий и продолговатый
как им звучит свирель из сотни голосов
ее собрали серебром наполнили
но про смертельный выдох не напомнили
она и так со мной в груди живет
и плачется и бабочкой зовет
и я томлюсь между костей и мышц
в лесу дыханья стоя красно-белом
и старость как кремень владеет телом
и длительная искра в кровь летит
а эхо в лодке гулкого Эсхила
двустворчатой скребется черепахой
и нет таблицы чтобы нас вместила.
Все восемь сфер зажглись над лесом. Что твоя длина
звезде? и вес твой – небу? Что ты сам – лучу?
Какая соль скрипит и злится на зубах?
Не есть ли тело – свет в обратном беге,
а вечность – бабочки культяпой глубина?
Безрукая ода
безрукий уходит в безрукую ночь
немой стоит в тишине, дева одета в невинность
как яблоко в шар или как в плоскости куб
ангелы не неряшливы —
не продолжены руками или крыльями
но вся жизнь их – внутрь, как виноградина устремлена
к косточке в центре,
а та, прорастая, – все к новой и новой, к жизни,
к ее истоку
к грозди и корню… вот так и ангел.
Черепаха подсказывает
как быть лицу, не грим, но поиск внутренней косточки
искорке ничто, заряженной тринитротолуолом
упругой как галоп жизни
настоящий скакун обходится без ног
а всадник без узды и без рук