– Знаешь, – вновь осенило его, – давай подумаем вместе о ребеночке?

– Иди ко мне… – Она, видно, тоже соскучилась.

Соскучишься тут! Как ни береглась, как ни пила соки, ела фрукты-овощи – через девять месяцев родился пупс. Ручки, ножки, глаза открывает и уже «мама» говорит, спиногрыз. Рановато.

Саня не пошел вразнос только потому, что еле успевал от профессоров отбиваться. Те дошли – на дом стали приезжать. Открывал дверь:

– Нет. Уехала к родителям. Отдыхает в санатории. Посадили за растрату.

Подействовало.

Только пришла беда – отворяй ворота. Саше в магазине какая-то стерва жалобу накатала. Сытый голодного не разумеет. У самих-то такого не рождается.

– Все ты накаркал! Посадили, посадили.

– Ну ладно, что ты. У многих вообще ничего не рождается.

А ведь верно! И чем, если разобраться, не жизнь, когда все, что пожелал, родить можно?

– Нет уж! – поначалу не соглашалась Саша. – Больше я в роддом ни ногой.

– Выпишем бабку из Старой Руссы. Она там знатная повитуха.

Родителям не сообщали с первого раза, думали – сюрпризом. Был бы им сюрприз. Но бабку ради такого случая можно было рискнуть пригласить.

– Давай, к примеру… – задумался Саня, – цветной телевизор. «Футбол-хоккей по цветному – кайф!»

– Интересно выходит: колесо – тебе, телевизор – тебе, – раскусила Саша. И не согласилась еще и принципиально: должен же он осознать, кто тут главное лицо. – Для начала родим мне кожпальто. Австрийское.

Колесо маленько не доросло, но Саня смолчал: подумает – обвиняет.

На всякий роток не накинешь платок. Сашу вызвал завмаг.

– Говорят, снова собираетесь по декрету? Видите ли, Саша, если б… А то у вас (ну все насплетничали девки!) какой-то предмет…

– А я что – так и должна с предметом за прилавком таскаться? Я не человек, да? Продавщица?

– Нет, мы вас ценим…

– Ага. Премии как раз лишили.

– Так ведь по жалобе.

– И еще будут!

Сговорились за свой счет. Ко времени выманили старорусскую бабку.

– И правильно, внушеньки, – шелестела она. – Враши ой недюжи ныне. А ты, голубушка, не бойша, я воробей штреляный!

– Ты сама, бабуль, если что, не бойся.

Среди ночи бабка растолкала Саню.

– Шкорей, воду штавь, полотенеч неши! И ношу не вышовывай!

Он и не высовывал, пока не услыхал крик. Подхватил заготовленный нашатырь и стремглав в комнату.

Саша, довольная, лежала на тахте. Бабка валялась на полу – не понять какая. И на старуху бывает проруха. Нашатырь помог, а когда объяснили, она с ходу просекла ситуацию:

– Внушенька, родила б мине жубы, а? Я бы жа тебя век Богу молилашь.

Саня вступился за жену:

– Побойся своего Бога! Тут девять месяцев жизни. Де-вять! Тебе-то сколько уж стукнуло?

Пальто вышло небольшое пока. Пупсу в самый раз. Ну, отвисится – подрастет, еще не вечер.

Хуже, что бабка растрезвонила, и пошли письма с намеками от родичей. Думают, в городе кисельные берега и молочные реки. Попробовали б сами. В магазине тоже стали приставать. Смехом вроде: той сафари, той пуссер, Зинка даже – «панасоник», как язык повернулся. Один с сошкой, семеро с ложкой. Она отрезала, что Саня в фирме́ ни бум-бум, тогда поутихли.

Выход был один – рожать деньги. Без денег любой худенек.

– И вообще проще! Без этой сплетницы обойдемся.

Дело мастера боится. Уже стало что-то побренькивать. Только дернул черт Сашу полезть за пупсом (уже антресоли перерос), и оступилась с табуретки. Итог плачевный – просыпалась горстка мелочи, даже без герба еще.

Когда Саня вернулся с работы, она сидела за кухонным столом перед кучкой монет.

– Ты чего это меди наменяла? У меня карточка.

– Я тебе покажу карточку! Ты о каких деньгах думал?

– Когда? А… О долларах, – немного смутился он.