За время своей болезни она очень сдружилась с Фёдором Игнатьевичем, привязалась к нему, как собачонка. Да и он привык заботиться о ней, и сам не заметил, как её присутствие стало для него необходимым. Так Тонечка и осталась при госпитале. Без дела не сидела, старалась быть полезной, помогала ухаживать за больными, стирать и скатывать бинты, выполняла поручения Фёдора Игнатьевича. Постоянная занятость, забота о других, помогали ей справиться с собственной бедой.

Кончилась Гражданская война, жизнь постепенно входила в новую колею. Когда Тонечке исполнилось восемнадцать, они с Фёдором расписались. Как врач он знал, что она никогда не сможет родить ему ребёнка, но она сама для него стала как бы его ребёнком. Он заботился о ней, как только мог. Его беспокоило, тепло ли она одета, что ест, что читает, о чём думает. Он настоял, чтобы она закончила курсы медсестёр, помог устроиться на работу в ту же больницу, где работал сам. А она привыкла его во всём слушаться и во всём на него надеяться.

Фёдор Игнатьевич стал главным врачом городской больницы, ему выделили шикарную по тем временам квартиру, отдельную, двухкомнатную. И всё в их жизни было бы прекрасно, если бы не эта их общая беда. С годами тоска по детям становилась всё сильнее. Они никогда не обсуждали эту болезненную для обоих тему, но муж и без слов прекрасно понимал, о чём жена плачет бессонными ночами у окна, а жена понимала, о чём украдкой вздыхает муж при виде чужих играющих во дворе детей.

Годы шли. Прошла и осела в воспоминаниях молодость, всё больше серебристых нитей замечала Антонина в шевелюре мужа, а потом и в своей собственной. И вновь в привычную жизнь ворвалась война, всё смешала, наполнила дни тревогой и страхами. Уходя на фронт, Фёдор Игнатьевич позаботился, чтобы жена осталась работать в больнице, вновь ставшей военным госпиталем. За её жизнь он боялся больше, чем за свою. Вернулся он в сорок третьем, после тяжёлого ранения. Война сильно изменила его, погасила огонёк в его глазах, состарила душу. И отныне опорой семьи стала Антонина, взявшая на себя заботы о муже-инвалиде.

Теперь они занимали только одну комнату в квартире, во вторую ещё в начале войны подселили эвакуированную из Ленинграда Ираиду. Во многом судьба Ираиды была схожа с судьбой самой Антонины. Революция, а затем Гражданская Война оставили её, воспитанницу Смольного, одну на всём белом свете. Сгинула бы и она в той мясорубке, если бы не появился в жизни девушки друг и покровитель в лице красного командира. В мирное время он стал директором завода и надёжной защитой для Иды. Вот только мужем так и не стал.

В коридоре хлопнула входная дверь. Антонина быстро собрала фотографии в коробку и сунула её в комод. Выглянула в коридор. Раечка молча прошла мимо в комнату Ираиды. Соседка примирительно махнула Антонине рукой и последовала за Раей. Тоня сидела в своей комнате, как мышка в норке, прислушиваясь к голосам за стеной, к звяканью посуды на кухне, к шуму воды, льющейся из крана. Дочка живая, здоровая, дома, пусть и за стенкой, главное – рядом. Тревога отпустила её душу и как змея уползла в тёмный угол под диваном. Но на смену ей подкралась обида, взяла за горло, сжала сердце горячей рукой.

В квартире всё стихло. Антонина тоже попыталась заснуть, но сон не шёл, вместо него вновь пришли воспоминания. Вспомнился сырой сентябрьский день сорок четвёртого. Два черных испуганных глаза на худеньком детском личике и грязная ручка, тянущая бублик из её сумки. Маленькая девочка лет трёх – четырёх с добычей в руках бросилась наутёк, путаясь в длинных полах рваной кофты.