Сама Найда была радёшенька «отлынивать» от этой повинности. Скорби или жалости к сестрицам она не испытывала, скорее облегчение– меньше будет кому её шпынять… хотя мачеха небось с лихвой восполнит. К тому же прикасаться к останкам сестриц ей и самой было боязно, а ну как младшенькая вдруг обернется – она-то почти целая – и задерет? Или Глашка оборотится умертвием каким, и пойдет гоняться, простирая отгрызенные руки? Найда зябко поежилась. К тому же, после того, как тела дочерей принесли из леса, мачеха смотрела совсем уж волком, девушка начала бояться, что та её попросту ненароком прибьёт. Так что лучше уж было сидеть в тёмном погребе, с кошками.

В доме её бывшей приёмной семьи тем временем разыгрывалась своя трагедия. Отец семейства мрачно натачивал топор по-острее – по поверьям возможному оборотню или упырю обязательно нужно было отрубить голову, чтобы не обратился уже мертвец; жене же он наказал принести верёвку покрепче. Та вместо этого валялась у него в ногах, умоляя пощадить дочь, сделать ей амулет из духогона, отвести к волхву, сделать что-нибудь! Только не убивать! Мужчине и самому было погано на душе от одной мысли, что ему предстояло сделать, но деваться было некуда. К волхву надо было вести сразу же, как её нашли. Теперь-то что рыпаться? Не ровен час оборотится – и их загубит, да по деревне пройдёт за кровавой жатвой. А ежели по обращению ещё и своих позовёт… Да и духогон тут не подспорье. Он безотказно действовал против нечисти вроде упырей да всякой погани болотной, а волкодлаки были каким-то особо мерзким племенем – на кого-то из них он действительно действовал, а другим же было как мертвяку припарка, разве что чихнут пару раз да, куражась, разбросают амулеты «против себя».

Доточив, наконец, топор и убедив себя, что оттягивать неизбежное нет смысла, мужик отпихнул цеплявшуюся за него жену, вышел из дома, подперев дверь поленом, чтобы за ним не увязалась, и с тяжёлым сердцем отправился к внешней двери в подпол, в котором была заперта дочь. На пороге он ещё чуть помедлил, собираясь с духом, зажёг лучину и спустился вниз. Девушка забилась в дальний угол и отчаянным взглядом смотрела на отца. Молить о пощаде она даже не пыталась, поняв по выражению его лица, что бесполезно.

– Прости, Воянка, – срывающимся голосом сказал тот, – но ты и сама всё понимаешь… Иди сюда, – добавил он, в руке показалась верёвка.

Девушка не возражала, но и из угла не шла.

– Иди сюда, кому говорю! – уже раздражаясь, повторил мужчина.

Вот же ж дурные бабы, что мать, что дочь. Понятно же, что иначе никак, зачем морочиться? Можно подумать, ему охота это делать! Перехватив веревку покрепче, он медленно направился к ней, рассчитывая её сначала связать потуже и уже потом рубить голову. Дочь продолжала наблюдать за ним отчаянным взглядом, всё больше вжимаясь в спасительный угол, словно надеясь раствориться в нём. Когда отец подошёл совсем близко, она вдруг подскочила, с размаху одела ему на голову бочонок с засоленым папоротником, который успела раскупорить за время сидения в подполе, потом толкнула с какой-то нечеловеческой силой, по крайней мере, так ему со страху померещилось, бросилась к выходу и стремительно взлетела по лесенке. Мужик отшатнулся и налетел на коробá, лучина выпала из его рук и с лёгким шипением погасла, бочонок лопнул и опал деревянными лепестками, по лицу и плечам стекал рассол и сползали кружочки папоротника. Кое как протерев глаза и стряхнув с себя соленья, он поднялся на ноги, нашарил в темноте выпавший из-за пазухи топор и бросился вслед за дочерью. К тому времени, как он вылез из подпола, та была уже далеко – Вояна стремглав неслась по улице, ведущей к воротам, и уже терялась в наступающих сумерках. Остановить её было некому, остальные топовчане разошлись по домам. Правда, ворота, по-хорошему, должны были сторожить, но в эту ночь дураков не нашлось. Мужик поразмыслил, потёр грудь, чуть нывшую от «нечеловеческого» тычка, может, ну её? Если дочь уже начала обращаться, то что он ей сделает? А вот она его сожрёт и не поморщится! Вот только ворота ей по-любому придётся открыть, а значит ночью может пожаловать и что похуже. Недовольно кряхтя, мужик отёр лицо от рассола подолом рубашки и нехотя направился к воротам. Правда, по малодушию, не спешил, чтобы уж точно не застать дочурку у ворот – его собственные внутренности ему пока что ой как дороги! У самых ворот он всё-таки наподдал ходу, удостоверившись, что Вояна уже успела сбежать, а так же внезапно осознав, что сумерки уже почти перетекли в ночную темноту и «что похуже» может решить пожаловать в любой момент. Заперев ворота, он воровато оглянулся – деревня по-прежнему казалась вымершей, а значит никто произошедшего не заметил – и быстрым шагом направился обратно к своему дому.