– Нет, не старший Эззат оль-Мамалек, конечно. Я говорю о его племяннике!

– Ах да!.. Это тот, что сейчас министр этого самого… как его? Напомни, пожалуйста!

Я стал пальцем, как дятел клювом, стучать по лбу, всем своим видом показывая, что мучительно вспоминаю, какое же министерство возглавляет Эззат оль-Мамалек. Хорошо, что сам господин доктор вскоре вспомнил:

– Ах да… как же, как же! Он – министр по распределению ветра в Центральных областях!

– Да, да, точно, он самый! – подхватил я.

– Неужели позавчера вы были у него в гостях? – с еще более любезной улыбкой спросил директор.

– Да, это же один из моих самых близких и лучших друзей. Удивительный человек! Несмотря на свою колоссальную загруженность, он никогда не забывает своих приятелей.

– Да, верно, и мне очень хотелось бы повидаться с ним… Вот уже давно…

Я восторженно перебил его:

– Да когда вам будет угодно! Только слово молвите – и мы пожалуем к вам в гости!

Господин директор взял со стола свой заграничный портсигар и протянул сперва мне, потом Мортазе.

Мортаза ерзает на стуле, с уважением смотрит на меня. А я спокойно поддерживаю беседу. Дело идет на лад, пущенная в темноте стрела попала в цель. Доктор распространяется о высоких моральных качествах, о всяческих достоинствах племянника господина Эззат оль-Мамалека, я ему подпеваю, тоже нахваливаю бесчисленные добродетели господина министра по распределению ветра в Центральных областях.

Директор ударился в воспоминания о ночных бдениях за покерным столом в обществе племянника Эззат оль-Мамалека и припомнил о том, что господин министр любит блефовать и что он, доктор, несколько раз ловил его на этом. Одним словом, самая задушевная беседа пошла.

– Да, так чем же я могу быть вам полезен? – спохватился наконец мой любезный собеседник. – Рад буду оказать любую услугу.

Тут я и представил ему Мортазу: мой старый друг в последнее время пристрастился к «западной цивилизации», вот, мол, привел его к вам в уповании, что вытащите человека из этого страшного омута.

– Аллах свидетель, – смутился директор, поправляя очки, – мне совестно перед младшим Эззат оль-Мамалеком, что я вынужден отказать вам в такой малости. Но клянусь, если не вашей бессмертной душой, то самим Эззатом (не забудьте, кстати, передать ему мое почтение), что свободных мест у нас нет совершенно. Однако разрешите, я позвоню в другую больницу, на четыреста пять коек. Возможно, там и найдется местечко.

Он тут же снял трубку, набрал номер, поговорил с директором четырестапятикоечной больницы. Затем написал записку, с которой нам в ту больницу следовало пойти, там обещали заняться Мортазой.

Мы взяли записку, поблагодарили и, учтиво распростившись, покинули кабинет. Директор, провожая нас, все повторял, чтобы я не забыл передать привет младшему Эззат оль-Мамалеку.

Мы быстренько направились в указанную больницу. По дороге я, сам уже уверовав в то, что позавчера был в гостях у младшего Эззат оль-Мамалека, расписывал Мортазе достоинства господина министра.

Являемся мы в четырестапятикоечную больницу, а нам говорят: господин директор уже ушел, приходите завтра утром. День прошел, а Мортазу я не пристроил. Пришлось поделиться с ним последними грошами, чтобы, не дай бог, до излечения он не умер с голоду.

На следующее утро, как условились, Мортаза зашел за мной, и мы снова отправились в больницу. После долгих препирательств со сторожем, медсестрами и санитарками удалось наконец пройти к директору.

Я отрекомендовался, изложил свою просьбу, передал записку директора тритысячидевятикоечной больницы. Здешний директор прочитал ее и говорит: