Когда друзья сообщили мне, что Мортаза стал наркоманом, я очень расстроился. Ведь мы дружили с ним еще со школьной скамьи, и, хотя жизнь порой разлучала нас, он был мне дорог по-прежнему.

– Ах, бедняга! И давно это с ним? – расспрашивал я.

– Сам он говорит, будто уже месяцев семь-восемь, но по всему видно, что раньше: уж больно он осунулся и ослаб!

Вслед за тем на меня посыпались упреки: я-де его старый товарищ, у меня, дескать, влиятельные связи в верхах, и теперь, когда Мортаза оказался в столь плачевном положении, только я в силах помочь ему.

Я хотел было отшутиться, что, ей-богу, и мое-то положение не лучше, но после таких хвалебных речей в мой адрес как-то неудобно было развенчивать легенду, которая сложилась вокруг меня. Да, сами-то мы прекрасно сознаем, что ничего особенного собой не представляем, но зачем посвящать в это других.

– Да, вы правы, – сказал я с глубокомысленным видом. – Виноват, не спорю. Мне надо было раньше позаботиться о Мортазе, я обязан был вытащить его из этой мрачной трясины невзгод и нищеты, что довела человека до этой губительной страсти. Но и сейчас еще не поздно. Постараюсь сделать все, что в моих силах.

И чтобы не ударить в грязь лицом и закрепить впечатление о себе как о влиятельной персоне, я небрежно добавил:

– Ведь если я даже среди ночи позвоню министру здравоохранения, он меня выслушает и тут же выполнит любую мою просьбу. О других уж и говорить не приходится!..

На следующий же день родственники Мортазы привели его ко мне, чтобы я срочно договорился по телефону об устройстве его в больницу, где – Аллах велик! – несчастный, может быть, и излечится от наркомании.

С помощью друзей и влиятельных особ я начал действовать. Ведь жаль в самом деле – пропадает человек!

Не буду описывать, с каким трудом мне удалось связаться с директором крупной больницы на три тысячи девять коек и договориться с ним о встрече.

Когда мы с Мортазой вошли в кабинет директора больницы и я отрекомендовался, бедняга Мортаза в знак уважения к моим многочисленным титулам и званиям даже никак садиться не хотел и все раскланивался. Но – Аллах свидетель – на директора это не произвело ни малейшего впечатления, он не только не приподнялся мне навстречу, но даже не оторвал глаз от бумаги, которую держал в руке для пущей важности. Я почувствовал, что заряд пущен вхолостую. Чтобы и дальше не сплоховать, я напряг память, соображая, с кем бы господин доктор мог быть знаком. И тут мне пришло на ум внушительное имя: Эззат оль-Мамалек[11]! Не долго думая, я приятно улыбнулся и сказал:

– Господин доктор!.. Не помню, позавчера или третьего дня я был в гостях у господина Эззат оль-Мамалека, все наши были там; так вот, вспоминали мы друзей, и когда речь зашла о вас, то господин Эззат оль-Мамалек очень высоко о вас отозвался!

Услышав имя Эззат оль-Мамалека, доктор оторвался от бумаг и уставился в мои лживые глаза. Я сидел как на раскаленной сковородке. Вот сейчас господин директор больницы скажет, что никакого Эззат оль-Мамалека знать не знает, – и все кончено!

Но улыбка, которая пробежала по губам господина директора, дала мне понять, что если он с Эззат оль-Мамалеком и не состоит в родстве, то по крайней мере знаком.

Самым ласковым и любезным тоном – чего уж я никак не ожидал – господин директор переспросил:

– Эззат оль-Мамалек?!

– Да! – подтвердил я. – Вы даже не представляете себе, как он вас расхваливал!

– Вы имеете в виду старшего Эззат оль-Мамалека? – с той же улыбкой, но несколько удивленно протянул директор.

Чувствую, что старший Эззат оль-Мамалек либо умер, либо живет в Европе. В висках начинает стучать – ну, думаю, не оплошать бы! Беру себя в руки и уверенно отвечаю: