Наскоро приготовив обед, усаживал умытого и выбритого отца за стол и насильно заставлял его есть. Афанасий занудно клянчил пятьдесят капель для поправки пошатнувшегося здоровья.

– Всё, батя, никаких пятьдесят грамм! Ведь от запоя ласты завернёшь! Подумай о нас с сестрой, наконец, о внучке своей! Надежда с ума сходит от твоих вывертов, у неё от нервов и молоко пропало, а ребёнка кормить надо. Пожалей ты их, наконец!..

Получив от родителя это срочное послание о встрече, Виктор в очередной раз внутренне напрягся, растревожился и, как ни удивительно, в нём проснулся странный азарт от предстоящей встречи. Будет ли спокойно, не суетно обоим им – отцу и сыну?.. Ой, как хочется этого покоя и раскованности, желания как можно дольше быть в родных стенах – как это было, когда жива была мама…

Сворачивая на родную улицу, Виктор ощутил резкую барабанную дробь в висках: на лавочке у дома под широким шатром щедро цветущей черёмухи увидел фигурки двух сидящих. Один – отец. А рядом… Кто эта женщина?

Уперев колесо «Восхода» в забор у калитки, заглушив мотоцикл, наш герой распрямил с хрустом затёкшую спину; от длительной езды покалывали кончики пальцев рук, да и ступни ног легонько треморили. Афанасий стремительно шагнул навстречу, обнял сына и прижался губами к его небритой и пыльной щеке. Вздрогнули плечи.

– Всё, всё, пап! Ну, ты что? Всё нормально. – Виктор, сконфузившись от собственного радостного порыва встречи, старался успокоить отца.

– Худенький ты, папка, какой! А голова-то вся белая… – Он крепко прижал к себе родителя.

– А кулаки по-прежнему – кувалды! Быка свалить сможешь! – Раскатисто засмеялся.

– Богатырь!

– Да, куда там… Был да весь вышел. – Вытерев огромной ладонью с узловатыми фалангами пальцев слёзы счастья, отец отстранился от сына и представил стоявшую в напряжённом ожидании маленькую женщину в цветастом по-деревенски повязанном под затылок платке.

– Знакомься, – волнуясь, подбирая нужные при данной процедуре слова, чтобы не смутить Виктора, да и самому быть убедительным в своём представлении, Афанасий, сделав резкий выдох, выпалил:

– Это Устинья Дмитриевна, моя… это… короче, мы порешили быть вместе. Вот.

– Всё нормально. Я рад за вас.

Опешив от батькиного признания, Виктор осторожно пожал протянутую маленькую, слегка дрожащую холодную ладонь женщины. Соврал – радости-то не было. Было смущение. Но надо брать себя в руки и принимать ситуацию достойно, не расстраивая ни отца, ни его избранницу.

Войдя первым в дом, Виктор увидел посреди небольшого зала круглый стол, покрытый не успевшей отлежаться свежей, пахнущей клеёнкой с изображёнными белыми подсолнухами по фиолетовому полю – знать, готовились к встрече. Вокруг иконы Богородицы в потемневшем медном окладе был повязан полотняный рушник с красными, как на вышиванках, гладью рисунками. Над зеркалом, как и при матери, глядели старательно ретушированные портреты молодых и красивых родителей, а рядом, чуть ниже, – портрет той, с кем сейчас отец…

Устинья Дмитриевна заметно волновалась, суетливо расставляя на столе яства. Присаживаясь на краешек стула, конфузилась, отвечая на вопросы о здоровье, погоде, стесняясь своего западно-украинского говора. Слегка пригубив из стопки, вновь улетала на кухню за очередной порцией съестного, а через полчаса и вовсе покинула двух мужиков, сославшись на срочность прополки грядки с луком. Афанасий в знак согласия кивнул головой, не стал настаивать на её непременном присутствии за столом. Да, и то – стесняется шибко, не привыкла ещё к новой родне.

Наступила напряжённая пауза. Опустив голову, Афанасий начал медленно выстукивать вилкой по краю столешницы в такт тикающим часам-ходикам, висящим у серванта рядом с отрывным календарём двухлетней давности, успевшим пожелтеть от времени. Майская цифра «26» на листе календаря была обведена жирным чёрным кругом…