– Надеюсь… А помнишь, как мы ходили с тобой в театр?

– Отлично помню, папа. Но почему ты спрашиваешь?

– Да… Я водил тебя на «Сирано» и «Бурю»… Хорошие были спектакли, не то что теперь. Мне всегда хотелось, чтобы ты работал в театре.

– Помню, помню… Но я не в театре, папа.

– Ничего… Может, ещё сложится. Я подожду…

– Ты меня удивляешь последнее время. Как твоё здоровье?

– Думаешь, начинаю заговариваться?

– Нет, но я всегда настороже.

– Да, я знаю. Со своим отцом я тоже был настороже, а он умер один, тихо, ночью…

– Так часто и бывает, к сожалению.

– Или к счастью… Меньше всего хотел бы корчиться от боли на глазах у напуганных родных.

– Обстоятельства смерти не выбирают… Так у тебя точно всё нормально?

– Всё как обычно. Закончил третий раздел автобиографии, исправно веду дневник, собрал малину, съездил в город за покупками…

– Я бы мог сам тебе привезти!

– Знаешь, старым мужчинам важно чувствовать свою дееспособность.

– И всё же, звони, если что. Мне будет приятно тебе помочь…

– Хорошо…

Через неделю отец повесился в сарае для хранения дров. Он так и не дописал своей автобиографии. С тяжёлым сердцем Сатир читал и перечитывал его воспоминания и мысли. Особенно запал ему в душу один длинный абзац, где говорилось о том, что люди разучились умирать достойно:

«Когда бы не было такого культа здоровья, какой мы имеем сейчас, то людям стало бы намного проще уходить из жизни. Мало кто задумывается над тем, что тело лишь инструмент для чего-то, а вовсе не главная человеческая ценность. Не вижу смысла ни возвеличивать тело, не стыдиться его. Наслаждайтесь им пока оно молодо и не мучайте его в старости. Тело хочет умереть с самого момента своего появления на свет. Вместе с процессами становления в нём постоянно идут процессы деградации. Вот так всё мудро устроено. Биомасса не должна переполнять планету, а потому одни тела уступают своё место другим. А души, идеи, психотипы всегда были и будут одними и теми же. Они-то и собирают вещество жизни в тело на определённый промежуток времени, под конкретную задачу, а затем вечность вновь напоминает о себе, и тело превращается в прах. В этом нет ничего удивительного, но люди постоянно удивляются конечности своих тел… Я полагаю, нам сейчас крайне важен очередной скачок сознания».

Сатир не мог уяснить для себя, откуда у обычного прораба могут быть такие развёрнутые мысли. Сам он никогда не забирался в своих рассуждениях так высоко. Ему хватало практических задач, которые ежедневно ставил перед ним бизнес. Нужно было думать о множестве разных дел, постоянно кому-то звонить и отвечать на звонки, раздавать задания и всегда иметь в виду свою выгоду. За ним стояла жена, дети, любовницы, трудовой коллектив… Он чувствовал свою значимость для всех этих людей и тайно гордился своим статусом. Впрочем, сознания его вполне хватало для того, чтобы не считать себя богом, понимая всю хрупкость и временность своего привилегированного положения. Но отец…

Отец пребывал в другом измерении, даже когда руководил людьми, жил со своей женой, общался с подрастающими сыном и дочерью. Его молчаливость и сосредоточенность иные называли холодностью, но это, как догадывался теперь Казимир, была всего лишь потребность в бесконечном внутреннем монологе. Там, внутри отцова сознания, уже вырисовывались контуры будущей книги, уже вызревали идеи, готовые прийти в этот мир, чтобы изменить чьё-то мировоззрение раз и навсегда.

Сатир сидел возле могилы отца вместе с сестрой Дианой и глядел себе под ноги, как будто там лежал некий смысл этой скоропостижной смерти. Они пили коньяк, закусывая его горьким шоколадом. Им обоим казалось, что всё произошедшее иллюзия – сон, видение, фильм… Сознание хваталось за привычные для него поручни, но тут же отпускало их, понимая, что поручни эти гнилые и никого не спасут. Диане постоянно звонили подруги, а Сатир выключил свой телефон, чувствуя, что разговоры с другими людьми сейчас неуместны. На могиле они просидели до позднего вчера, потом вызвали такси и вернулись в город, где их ждала самая обычная жизнь.