– Павел, можешь так не спешить? Не на свидание, чай! – высокий Матвей, несмотря на длину ног, почти бежал за мною.

– Догоняй, попович!

Рядом со мной держался, не отставая, Семён. Позади всех, пыхтя и отдуваясь, нёс на коротких ногах полное тело Иван.

Отец ректор нас принял, внимательно выслушал.

– Хорошо. Но нам необходимо время для принятия разумного решения.

И сейчас вижу, как ректорова густая, с проседью, борода колеблется в такт словам.

– Наше главное требование – сменить отца инспектора классов! – мы четверо стоим полукругом перед ректором, смотрим недобро.

– На это, уважаемые, я пойти не могу! – похожие на жирных червей пальцы отца Алипия раздражённо постукивают по столу.

Ну, мы, естественно, обиделись.

– Ах так! Пожалеете! – наступая друг другу на ноги, вывалились из кабинета ректора, напоследок так хлопнув дверью, что этажом ниже магистра богословия Харитонова обсыпало штукатуркой.

Я заголосил:

– Братчики! Надо бунтовать!

Дальше – как с горки покатилось: перебив стёкла в классной комнате, под моим руководством восемнадцатилетние бугаи, пыхтя и чертыхаясь, выволокли в коридор парты. Через минуту туда же вылетели и кровати из дортуаров. Сверху бросили тюфяки. Баррикада выросла едва не до потолка. Просидев за преградой до вечернего чая, больше на переговоры мы не пошли – орали из-за тюфячного завала, что не разберём баррикаду, пока инспектора не уволят.

Около восьми вечера в коридор вошёл высоченный урядник. Не говоря ни слова, он решительно подошёл к бурсацкой крепости. Штурм «философического» Измаила прошёл быстро и безжалостно: раскидав в мгновение ока тюфяки и парты, полицейский за шиворот вытащил двух самых горластых бурсаков и отволок в участок.

Расправа была коротка: «четверых зачинщиков выгнать, троих своекоштных оставить на второй год в четвёртом классе, не допустив к выпускным испытаниям». Но… отец ректор милосерден, пожалел мятежников – оставил учиться.

– А мы всё не могли угомониться: дух того времени был такой – бунтарский. Все чего-то требовали, чего-то вымогали.

Собрались мы, четверо друзей, как-то в кабаке. Вокруг вонь, гам, а нам того и надо – чтобы меньше нас видели. Заказали водочки. Я-то сам всегда мало пил, как будто предвидел монашеское будущее, а друзья мои сильны были в этом деле. Особенно Иван – он из крестьянских детей вышел, из тех немногих, кто чудом пробился по духовной линии. Ему, крепышу, и бутылки водки бывало маловато, ещё чарку-другую докупали.

Матвей – из поповичей, правда, из бедных. Отец его, простой сельский батюшка, так хотел, чтобы сыночек вышел в епископы или хотя бы в архимандриты! А чадо попово, хоть и было смышлёно и расторопно, больше любило с девками непотребными забавляться, нежели латынь зубрить. Дон Кихот прозвище у него было. Весьма походил он на рыцаря ламанчского и ростом немалым, и вечным поиском справедливости.

Семён, третий из моих друзей, был внешне неказист и неприметен. Сейчас, годы спустя, и не припомню, как он выглядел. Вижу только тёмные волосы да карие глаза. Велика была в нём страсть к проказам и забавам. На Масляной девятьсот пятого именно Семён придумал прокатиться на извозчике через весь город. Взяв пустые чемоданы, мы наняли тройку с бубенцами и пронеслись по центральным улицам под завистливые взгляды ровесников и восхищённые ― девушек. А как пришёл момент расчёта, вышли из саней якобы за деньгами, оставив ненужные чемоданы в залог. Напрасно стоял «ванька» битый час, ожидая, пока ему вынесут плату. Мы уже давно тискали девок у мадам Орешко да тешили лужёные глотки медовухой.

Приходил потом извозчик жаловаться к отцу ректору. «Так мол и так, объегорили меня, Ваше Высокопреподобие, шалопаи-бурсаки, а у меня – трое по лавкам». Протоиерей Алипий от греха подальше заплатил горемычному из своего кармана. На том дело и замялось.