Затем стали появляться мешки. И Глеб даже не хотел знать, что в них. А когда появился один перед ним, то он увидел спуск, перешёл на шаг и взял правее. Идя по небольшому склону, он взглянул на кучку внутренностей и поморщился, а увидев мужскую стопу из дырки мешка – отстранился и ужаснулся. Мешок повернулся и показал маленькую руку – ужас возрос, Глеб споткнулся, упал на бок и проехался вниз. Перевернувшись на спину, он с ужасом и с неверием смотрел на бледную детскую руку, а желудок будто хотел обнять позвоночник.

Вспомнив о девушке, вспомнив об опасности, Глеб встряхнул головой и взял себя в руки – забрался на земельный выступ и, не оборачиваясь, не думая, побежал дальше.

Когда стали появляться ловушки, Глебу пришлось перейти на шаг и больше смотреть под ноги, а не по сторонам. Он дошёл до кучи внутренностей справа с облаком мух над ней и остановился – смотрел на пустую сетку, порванную с одной стороны.

Глеб сглотнул страх и приблизился. Он не увидел крови и у него появилась надежда, что девушка ещё жива. Но от мысли, что порвало сетку и забрало девушку волосы вставали дыбом.

Слабый порыв ветра – дымка немного развеялась, и впереди Глеб увидел очертания дома. Постояв с несколько секунд, собираясь и решая, Глеб обогнул сетку и направился к нему. Шаг был осторожным – Глеб высматривал ловушки и прислушивался к каждому шороху, к каждому жужжанию мухи.

Показалось небольшое озеро. В центре, на островке стоял мрачный двухэтажный дом. Множество мостиков, соединённые между собой, шли с разных сторон берега, и все стремились к островку, но не все его достигали. Многие мостики разрушились, у каких-то часть досок была под водой, а от каких-то остались только гниющие столбики.

Глеб приблизился к воде и осмотрел землю перед ближайшим мостиком, и по спине поползли мурашки. На влажной почве были очертания узких стоп и резких когтистых следов. Птица явно была большая. Глеб попытался вспомнить всех больших птиц и как они могут быть опасны для человека, но эти попытки прервало напоминание о том, где он находится и кого он уже видел.

Глеб никогда не считал себя трусом, но сейчас он не мог заставить себя встать на первую взбухшую доску мостика. Несколько раз сжав и разжав кулаки, он решился – и, перешагнув птичьи следы, шагнул на мостик.

Доски поскрипывали, половина проседала. Туман над озером смешивался с дымкой и очертания леса размывались, становясь более жуткими, а дом становился чётче. Двухэтажный, чуть покосившийся, дощатый, старый и тусклый; когда-то он был белым, но сейчас – серо-белый; а крыша была тёмной. Из кирпичной трубы не валил дым, что делало дом ещё менее приветливым.

Мостик, по которому шёл Глеб, был прямым и вёл к крыльцу дома; к нему с разных сторон примыкали другие мостики, или их остатки. Глеб не понимал зачем здесь столько мостиков, и ему не нравилась эта хаотичная небрежность, эта заброшенность и пренебрежение к починке.

Мостик закончился, и Глеб шагнул на берег, поросший травой. Дом казался безжизненным, пустым. Глеб не знал, жива ли девушка, и вообще она ли кричала; не знал, что его ждёт внутри; и он не знал, что его пугает больше – жуткий лес или этот дом.

Крадучись, Глеб приблизился к дому, поднялся по четырём деревянным ступеням; и каждый раз, когда они поскрипывали, он морщился. Он присел на крыльце и смотрел на закрытую двустворчатую дверь с облупившейся белой краской. Справа от двери стояла скамейка, а цветочный горшок лежал на боку и часть земли высыпалась; слева от двери стояли: пара ящиков, погашенная свеча на блюдце, а рядом стояло несколько прозрачных бутылок с мутной непонятной жидкостью, или она стала непонятной из-за прошедших годов. Ещё левее было окно, из которого падал тусклый свет, а створка деревянных ставней покачивалась от слабого порыва ветра.