Второй этаж «ПТИЦЫ» был отведён под классы, где воспитанники занимались науками под руководством учителей. Решали математические задачки, писали диктанты, изучали юриспруденцию и маркетинг, соционику и естествознание. Одно крайнее крыло второго этажа включало в себя столовую с упитанными поварихами и длинными красными скамейками, а другое – санитарную часть с местным врачом, который раз в неделю осматривал воспитанников на предмет ссадин и прочих удовольствий жизни в закрытом учреждении. Отсюда же был проход в казарменную – там стояли двухъярусные кровати. В ней ночевали воспитанники. В помещении, обозначенном литерой «М» – парни, а в «Ж» – девушки, соответственно.

А третий же этаж был закрытым – комнаты персонала. Или, точнее сказать, казармы. Там они отдыхали, переодевались, ночевали, ибо работали неделю от выходных и до выходных. Именно туда-то Водкин и направился, слушая бесконечный трёп Бурьянова.

– Если бы ты умел затыкаться, цены бы тебе не было, – сказал Водкин, топая по лестнице.

Тот, разумеется, следовал неотступно.

После каждого пролёта так и было написано «ПЕРВЫЙ ЭТАЖ», «ВТОРОЙ ЭТАЖ» и так далее… Видимо, для удобства работников.

– Разговаривай попроще со своим начальником, – посоветовал Бурьянов, но Водкин ничего не успел ответить – заиграла попсовая мелодия, установленная на простенький телефончик старшего надзирателя.

– Слушаю Вас, Костылёв! – гаркнул тот, подняв трубку. – Есть! Будить сукиных детей! Рацию сейчас возьму! И форму…

Костылёв ещё что-то бубнил на том конце провода, но Бурьянов уже сбросил звонок.

– Командовать подъём пора, семь утра уже, – сообщил он Водкину.

– Не слишком ли ты жёстко со своим начальником?

– Ничего обидного я ему не сказал, не переживай за меня.

– Я и не переживал.

На лестнице появился парень – брюнет, костлявый, взъерошенный, с такими большими синяками под глазами, что появлялись опасения за его здоровье. Он был одет в клетчатую рубашку, потёртые джинсы и кеды, а на плечах его покоилась голубая толстая куртка. Уголки рта его дёрнулись в приветствии.

– А вот и наш Ремешок, – сказал Бурьянов, довольно улыбаясь. – Не будешь оставаться здесь на день?

Парень едва заметно мотнул головой и проскользнул между двумя надзирателями, поднимающимися по лестнице.

– А зря… – не унимался старший. – Сегодня будет завоз. Оставайся, посмотрим, что за перцы модные нарисуются.

«Ремешок» не реагировал и просто скрылся из виду.

– Ремнёв, ты очень разговорчив, спасибо за тёплую беседу! – крикнул Бурьянов ему вслед.

– Оставь Ремнёва, – одёрнул Водкин начальника. – Пусть идёт.

– Вот Му-Му, а… Утопить бы его?

Водкин не понял серьёзность вопроса и просто посмотрел на горящее красное лицо Бурьянова.

– Однажды его… Вот эта вот молчаливость сыграет злую шутку, попомни мои слова.

– Вряд ли, – усомнился Водкин. – Он же немой, а значит, его даже в разведку можно с собой брать. Никого не выдаст, даже если захочет.

Они всё же поднялись на самый верхний – третий – этаж, отгороженный дверью с замком. На двери гласила надпись: «ВНИМАНИЕ! ДОСТУП ЗАПРЕЩЁН! ТОЛЬКО ПЕРСОНАЛ!». И ниже – приклеенный листок с корявыми прописными буквами: «закрывайте замок и выключайте свет, идиоты, или я вас всех отсюда выкину».

Бурьянов сорвал его и бросил под ноги с показным омерзением. Но за ключом полез – каждый работник носил его с собой всегда, пока был в здании.

– Ключ выносить нельзя, – напомнил Водкин.

– Кстати, где твой?

Водкин промолчал, потому что его ключ тоже был при нём. Они вошли туда и тут же зажгли пресловутый свет резким ударом по выключателю. Тут же плафоны залили белым светом этаж, состоявший из нескольких комнат. Тут была и комната охраны, где они могли ночевать, и спортзал для надзирателей, и их спальня на восемь мест со шкафчиками для вещей. И холодильник, и телевизор. Тут ещё были комнаты для местной начальницы воспитательной работы и заведующей образованием, но они всё время были закрыты – те ездили домой, не рискуя ночевать бок о бок с потными и прыщавыми надзирателями, у которых глаза на лоб лезли только лишь от вида груди четвёртого размера, коей и обладала «начвээр»… Только Водкина она не интересовала, он никогда её не разглядывал и не провожал взглядом. Он всегда роился только в своих мыслях.