Я слушал, не в силах даже дышать. Когда мелодия закончилась, в зале воцарилась тишина. Всего на миг, на один удар сердца, а затем зрители взорвались аплодисментами – в десять раз громче, чем после любого из сыгранных ранее произведений.

Я повернулся к сидящему слева человеку и дотронулся до него, желая привлечь внимание. Мои пальцы коснулись изящного женского запястья.

– Кто это был? – спросил я, кивнув на сцену. Я надеялся, что эта женщина хоть немного говорит по-английски и сможет мне ответить. Впрочем, сердце все поняло и без ее подтверждения.

– В программе сказано, ее зовут Шарлотта Конрой, – сказала женщина с ближневосточным акцентом. – Никогда о ней не слышала. Но она играла бесподобно, верно?

– Бесподобно. – Я откинулся на спинку кресла, почти не слушая следующую мелодию. Какое-то энергичное итальянское рондо.

«Отлично, детка», – мысленно произнес я, как будто обращался к Шарлотте, пусть даже она не подозревала о моем присутствии.

Сейчас идея о том, что она встретила другого парня, казалась мне нелепой. Конечно, Шарлотта ждала меня и тосковала так же сильно, как я по ней. Ее музыка яснее любых слов говорила об этом.

Гнев растаял, как воск на жарком солнце.

«Я не сдамся, – пообещал ей. – Ни за что. Как бы трудно ни пришлось, я клянусь, что буду двигаться вперед. Ради тебя, детка. Только ради тебя…»

Когда последняя нота заключительного произведения растаяла в воздухе, я поднялся с кресла и вернулся в отель, полный решимости с утра начать все сначала. Больше никаких жалоб и истерик. Шарлотта по-прежнему ждала меня, и я, черт возьми, намеревался приложить все силы, чтоб окупить ее страдания.

Впервые за несколько дней чувствуя себя довольно хорошо, я забрался в постель и погрузился в сон в надежде, что он будет достаточно глубоким и поможет мне восстановить силы…

Я проснулся примерно через час от свирепой боли в затылке. Я едва успел добежать до туалета, где изверг тарелку спагетти стоимостью сорок три доллара. Потом принялся искать пузырек с единственной оставшейся таблеткой. Борясь с мучительной болью, я вытряхнул ее на дрожащую ладонь и проглотил.

Вот и все. Лекарство кончилось.

Монстр работал быстрее почты.

В первую же ночь в Барселоне началась мигрень. Таблеток у меня не осталось, и я позвонил на ресепшен, чтобы попросить аспирин. Но толку-то от него. Все равно что заклеить поврежденную артерию пластырем.

Я сидел в ванной комнате пятизвездочного отеля, отсчитывая секунды, пока мигрень не ослабила железную хватку. Неужели я сбредил от боли? Нет. Мучительная агония, раскаленными когтями впивавшаяся в затылок, постепенно сменялась чертовски сильной головной болью (огромный прогресс!), и в конце концов полностью сошла на нет.

Из моей груди вырвался звук, похожий на рыдание. Я прикрыл глаза рукой и несколько раз глубоко вдохнул.

«Больше так нельзя, – крутилось в голове. – Довольно. С меня хватит».

Но я не мог все бросить.

Телефон подсказал, что сейчас десять минут девятого утра.

Концерт Шарлотты сегодня начинался в восемь вечера, а у меня еще куча дел: химчистка и прачечная, обед и ужин, поиск концертного зала… Очень много всего.

«Так вали домой», – посоветовал внутренний голос.

– Нет, – ответил я и ему, и пустой комнате.

«Уже третья мигрень за пять дней», – не унимался он.

– Иди в зад. Это просто стресс.

Однако маленький осколок страха, поселившийся внутри после потери равновесия в Риме, слегка увеличился. Мысль о том, что со мной что-то не так, укоренилась в сознании, будто сорняк, и сколько бы раз я его ни выдирал, он отрастал заново.

– Нет, – вновь сказал я в темноту.