– Вина не нужно. Просто воду, пожалуйста.

Я на ощупь добрался до ванной комнаты, где взял электробритву, лежащую рядом с раковиной, и сбрил жиденькую щетину. Затем отрегулировал температуру воды в душе. И хотя я очень торопился, но как только оказался под теплыми струями, немного расслабился и подставил лицо. Однако вместе с теплой водой по телу растекалась усталость.

«Где ты, Шарлотта? Почему тебя нет рядом?»

Как по сигналу во мне вспыхнуло жгучее желание. Тело соскучилось по ней так же сильно и отчаянно, как и я сам.

Из-за потери зрения близость с Шарлоттой строилась исключительно на прикосновениях. Я не мог любоваться ее фотографиями, видеть ее улыбку или наслаждаться красотой ниспадающих на лицо волос и очертаниями груди под тканью платья. Поэтому я помнил ее лишь через физические ощущения.

Боже, как же мне хотелось снова прикоснуться к ней, почувствовать ее улыбающиеся губы на своих, зарыться пальцами в шелковистые волосы и обхватить ладонями мягкие груди. Мне не хватало ее поцелуев. Шарлотта, как никто другой, умела свести меня с ума. Сначала она скользила языком по моим губам, затем, легко вздохнув, слегка стискивала зубы, а затем полностью сдавалась мне и впускала в свой рот. Господи, да я всякий раз возбуждался лишь от одного такого поцелуя.

Я вдруг представил ее в душе, мокрую и обнаженную. Как она откидывается на стену, а я прижимаюсь к теплой, гладкой коже… Со стоном я сжал в руке член, нуждаясь в разрядке и облегчении, желая получить хоть каплю удовольствия в окружающей меня пустыне страданий.

Но мне не позволили и этого. Обостренный слух уловил стук в дверь. Обслуживание номеров. На развлечения сейчас не было времени. Решив, что коридорному не стоит видеть мой стояк, я включил ледяную воду, и жар страсти, пусть даже воображаемый, затух под ее напором. Однако гнев усилился.

Когда я вышел из душа, в номере уже ждал поднос с аппетитно пахнущей едой.

Я взял с собой только два костюма: темно-серый, цвета акульей кожи, и светло-синий. И сейчас, силясь отличить один от другого, я провел по ткани руками. Однако сосредоточиться не получалось. Мои пальцы, как и усталые глаза, совсем ничего не чувствовали. Наконец, разобравшись с костюмами, я потратил добрых пять минут, которых у меня не было, чтобы вспомнить, куда положил гребаные галстуки. К тому времени, как я оделся, спагетти безнадежно остыли, и мне пришлось есть холодные.

Я надел пиджак и засунул в сумку все жизненно необходимое. Потом потратил еще несколько секунд на поиск чертовой трости, которая закатилась под кровать.

– Как спросить по-итальянски: «Где билетная касса?», – поинтересовался я у телефона по пути к двери.

– Dove si trova la biglieterria? – отозвался мобильник.

– Отлично. А как сказать «черт возьми» по-итальянски?

– Fottermi[24], – услужливо ответил телефон.

– Ну да, ты верно уловил смысл.

Я попросил консьержа вызвать мне такси и тяжело опустился на заднее сиденье. Телефон сообщил, что уже без десяти семь, а навигатор в наушнике подсказал, что до Римского оперного театра ехать пятнадцать минут.

– Fottermi, – пробормотал я, решив, что это слово вполне может пригодиться.

На дорогах были пробки. По крайней мере, если судить по резкой, дерганой манере движения такси и доносящимся порой гудкам и ругательствам. Я безнадежно опаздывал и ничего не мог с этим поделать. Если в театре не пускали в зал после начала концерта, то я в полной заднице.

Но какая разница? Ради чего вся эта чертова возня? Чтобы втайне послушать свою девушку? Даже не ее, если говорить откровенно. Ведь она была всего лишь одной из трех, пяти или сколько там скрипачей требуется для гребаного оркестра? У этих придурков даже не хватило ума позволить ей играть соло! Так какого хрена я напрягался? Зачем все эти усилия и муки? Чтобы стать лучше? Да черта с два!