Деревья в палисадниках и на обочинах дорог уже тронула осень. Раскидистые клёны шелестели под лёгким ветерком своими жёлтыми ветками. Потемнели листочки на яблоньках, которые были усыпаны сладкими уральскими яблочками. Сорвёшь такое, словно прозрачное, вытерешь об рукав, и хрустнет оно под молодыми девичьими зубками, брызгая соком.

Устинье вдруг страсть как захотелось съесть яблочко, она отставила чашку с чаем и вышла из дома. Зайдя в палисадник, подошла к дереву. Наклонив ветку, сорвала несколько золотистых яблочек, положив их в передник.

– Устюша! – вдруг раздался сзади тихий голос.

Устинья вздрогнула и оглянулась.

За деревянным забором стоял Петруша. Лицо его было растерянным.

– Здравствуй, Устюша, – сказал он по-нагайбакски.

– Здравствуйте, Пётр Иванович.

Нескладная фигура Петруши у многих девчат вызывала смех, а Устинье он понравился своим кротким нравом, уступчивостью и всегда удивлёнными глазами.

Петруша был сыном богатого нагайбакского казака Ивана Афанасьева, и всё время проводил в поле, помогая отцу. Под вечер ему иногда удавалось вырываться под каким-нибудь предлогом из дому, потому что отец, Иван Данилович Афанасьев, спуску своим детям не давал и бездельничать не позволял. В эти дни, как и все его сверстники, Петруша ещё проводил на военных сборах. Отец справил ему новую казачью форму с синими лампасами, сапоги, папаху, выделил для службы резвого коня-трёхлетку. По выходным казаки приезжали помыться в бане, вот и Петруша, приехал, как Устинья думала, чтобы повидать её.

– Устюша, мне надо с тобой поговорить.

Устинья насторожилась. Напряжённая поза Петруши и его длинные тонкие пальцы, нервно перебиравшие пуговички гимнастёрки, говорили о том, что паренька мучают какие-то сомнения.

– Говори, – опустив глаза, строго произнесла Устинья.

Петруша вздохнул, помялся с ноги на ногу, почесал затылок.

– Ну что ты тянешь!

– Мне папенька жениться велит, – наконец выдохнул он.

– Так давай поженимся, мы же хотели осенью, – улыбнулась Устинья.

– Нет, Устюша, он мне на Марии, дочке Савельева велит жениться. Они намедни сидели чаёвничали и договорились, хотят объединиться и вскладчину организовать торговлю.

– А ты что ж? Не мог сказать про меня? – Устинья посмотрела Петруше в глаза, но тот отвёл взгляд.

– Как я могу перечить папеньке…

Устинья промолчала. Слёзы подкатили к глазам, а в горле словно встал ком.

«Как же так! Ведь обещал жениться! Ведь я ему поверила!»

Петруша молча переминался с ноги на ногу.

– Я решил, что уйду на фронт. Вот женюсь и сразу уйду! – вдруг тихо произнёс Петруша.

Он развернулся и пошёл по улице. Устинья осталась стоять у забора. Вдруг Петруша, словно вспомнив что-то, остановился и пошёл назад.

«Передумал!» – ёкнуло сердце у девушки.

Петруша торопливо подошёл к забору.

– Вот, возвращаю тебе! – он снял с шеи небольшой кулончик, висевший на серебряной цепочке, протянул его Устинье.

Устинья молча взяла кулон. Петруша снова развернулся и пошёл по улице. А она всё стояла и смотрела, как он удаляется от неё всё дальше и дальше. Потом, словно очнувшись, Устинья медленно подняла руку, облик святого Николая Чудотворца тихо улыбался ей с оберега, который она в прошлом году подарила Петруше. Зажав в руке кулон, она медленно пошла к дому.

Через несколько дней, Устинья, одетая в короткий серый армяк, медленно крутила железный ворот колодца, чтобы набрать воды. Сняв варежку, она поправила платок на голове. Вдалеке раздался звон бубунцов и громкое пиликанье гармони. С другого конца улицы приближался свадебный поезд.

Вот он уже совсем близко, видно как сидят в санях, украшенных лентами, разнаряженные гости. А вот и невеста с женихом счастливые, улыбающиеся.