Вдруг раздались чьи-то размеренные шаги. Этот кто-то проследовал из одного конца дома в другой, потом прошел еще один, другой. И, наконец, дом ожил. Жизнь оказалась не бурная, не суетливая, но вся преисполненная какой-то радостью: каждый человек в доме, а их здесь хватало, знал свое дело и спокойно, со знанием своих сил, занимался тем, чем положено. Вольноотпущенники были прилично одеты, их лица не выражали страха перед господами, а точнее – госпожой, скорее наоборот – глаза светились благодарностью за заботу и дружеское расположение. И за это они служили и преданно, и честно, что так редко можно повстречать у людей, особенно если платишь им деньги.

Гости дома были приветливы и проводили дни в беседах, обсуждая многие значительные, на их взгляд, вопросы; некоторые то входили, то выходили из библиотеки, богатой не столько количеством, сколько качеством тех книг, что составляли ее. Порой тишина нарушалась размеренными, плавно журчащими, как ручеек, звуками чарующей арфы – звучала то задумчивая песня с какой-то невысказанною мольбою, то лирическая о чувствах влюбленных или о светлом дне, когда Марс снисходил до того, что давал передышку своим сыновьям – детям Рима – хотя бы на год.

Дом ожил. Гости прошли в триклиний позавтракать, их было несколько: известный поэт из Капуи Марк Клесий и талантливый скульптор Деян Руллиан, слепивший когда-то на радость хозяйке голову Атласа, держащего небесную твердь. Как часто любила она повторять: «Пока есть в мире любовь – мир не рухнет!». Любовь она видела и в образе Атласа – этого воспетого греками титана. Попирает его многозвездный свод, давит неимоверно, но стоит он нерушимо, неся свой дар или свое проклятье – все у него в руках. И обернуть это можно в любую сторону! Были здесь и менее именитые люди разных профессий и успехов, но всех их объединяло нечто, на первый взгляд, неуловимое.

Ближе к полудню появилась сама госпожа – Пристилла неспешно проследовала из своей спальни на веранду, приветствуя с новым днем всех, кто попадался ей навстречу; заглянув предусмотрительно и в триклиний, она пожелала приятного аппетита, пообещав по возможности присоединиться позже.

Когда она вышла на веранду, то очутилась в свежем порыве прохладного ветра, налетевшего так приятно без той учтивости и деликатности, которая бы разом помешала, следуй ветер нормам и правилам людей.

«Природа безыскусственна, – думала она. – Она не создает себе образа, не пытается учесть интересы и мнения своего окружения. Она непосредственна. Она просто живет! И наслаждается этой жизнью, даря и ничего не требуя взамен. Вот, например, сейчас дует этот свежий ветерок, дарит мне живительную влагу, играет с моими волосами, ласкает мое лицо и руки, нежно, с заботой. Но он не хочет сделать мне приятно. Сейчас просто таково его состояние – и в этом он сам. А в другое время он может стать резким, порывистым, грубым, жечь и щипать, шипеть от негодования и завывать от злобы, которой он непременно даст волю. И тогда он будет собой. Ему не нужен ни мой кров, ни моя благодарность. А все-таки он знает меня, а я знаю его. Не было б меня – а он все так же дул сейчас, нимало не обеспокоившись утратой. Ветер жесток. В нем нет любви, но он…»

Поток ее мыслей прервало легкое прикосновение к плечу чьей-то руки, отчего матрона невольно внутренне вздрогнула, разрушилось созерцательное настроение за прекрасными садами, которые не утратили и зимой своего очарования. Так запросто представлялось, как пленительным летом можно будет спасаться от солнечного зноя под густыми кронами буков, бледных берез и белой акации. А как красиво сейчас смотрелись вечнозеленые пробковые дубы, бессмертный лавр, шелестевший под ветром изумительной листвой на густых ветвях, словно соглашаясь с мыслями хозяйки!