Мардарий, смотрев ему в след, сказал:

– Это он говорил тебе о тех Цыганах, которые поют то в Петровском вокзале в Москве, то в Павловском в Петербурге…. Иногда их призывают и туда, где дают званые вечера и даже балы. Кто не знает этого хора? Вскружили они головы не одним канцелярским труженикам. Молодежь от них без ума, дамы с удовольствием их слушают, да и почтенные старички не отказываются от соблазнительного напева Фараонов напева, о котором мнимые знатоки музыки отзываются с таким презрением, а сами между – тем в тайне восхищаются тем, что гласно ругают….

Новоголландцы в Туле, если увидят проехавшие дрожки, тотчас обращают на них все свое внимание. Здесь редкие имеют этот экипаж, а колясок и карет только по одному экземпляру, да и те помнят губернатора Иванова, бывшего в Туле в первом десятилетии нашего века. Вероятно, вы заметили, что мы давность времени определяем губернаторами. Губернаторы здесь тоже, что у Греков были олимпиады, у Римлян люстры, или что в Истории эпохи, периоды. Хронология здешнего края ими начинается, ими и оканчивается. Время до открытия наместничеств, Новоголландцы считают баснословным, мифическим временем. Они живут в уединении. Здесь не увидите общественных движений, ни какого суетного волнения, все тихо, смирно, спокойно как по праздникам в Лондоне. Иногда, правда, посещают они друг друга, размениваются визитами; иногда приезжают к ним знакомые из города; но такие случаи не часто повторяются. «Словом, сказал нам один рассудительный Новоголландец, мы проводим жизнь если не совсем жалкую, то уж, конечно, не лучше вот этих плакучих ив, растущих в наших садах и огородах.

Оглядевшись в нашем скромном жилище, которого ветхие обои на стенах с вычурными узорами и кафельные печи с тоненькими колоннами, поддерживающими карнизы их вместе с потолком, и филенчатые двери, едва держащиеся на заржавленных петлях, и кресла и стулья, все, все напоминало нам знакомое, минувшее, былое. Увлекаемые непреодолимою силою воспоминания, им часто невольно предавались упоительно-грустному сомозабвению, погружались в думы, в поэтический сомнамбулизм, если так можно выразиться. Какие печальные развалины происшедшего! Сколько обманувшихся надежд, взгроможденных одни на другие; сколько горьких разочарований, глубоко разбивших сердце; сколько вздохов, горячих слез!.. Да это, в самом деле, огромные развалины нравственного бытия нашего, думали мы. Когда, бывало, в темную осеннюю ночь завоет ветер, раздвигаются ставни у наших окошек и застучат стекла в рамах, между тем как в восемь часов вечера все дома крепко-накрепко заперты, а на улице нет ни души, кроме докучливых собак, перекликающихся друг с другом своим несносным лаем, в это скучное и мрачное время, мы, смотрев на Фантастические предметы, нас окружающие, думали: вот бы все это таланту! В один присест поспела бы у него повесть! Да еще какая повесть! Волосы бы стали дыбом на голове у легковерного юноши, тихонько, украдкой прочитавшего от своего наставника такое страшное создание. Зимою мы редко оставляли уединенное наше жилище, и, если бывали в обществе, то это для того, чтобы не совсем потерять небольшое наше знакомство. Мы встречали день и провожали ночь в одиночестве…. Одиночество! Знаете ли вы его? Не правда ли, что от этого слова как бы навевает унынием, тоскою, кручиною? Но весною и летом мы гуляли по берегу Упы, катались в маленькой лодке, удили рыбу, или бродили без плана, без цели по окрестностям Новоголландии, имеющей довольно открытые виды. Такие однообразные, монотонные прогулки, не оставившие ни какого впечатления, еще менее приятных воспоминаний, были, так сказать, предисловием к прогулкам, несравненно продолжительнейшим….