– Кто-то сказал «Пьеро»?! – из шатра показался наспех одетый мужчина. Я сразу признала в нëм Арлекина: рубаха и панталоны паяца были обшиты разноцветными заплатками в форме ромбов и тем самым составляли единый ансамбль с юбкой Голубушки.

– Ну наконец-то!.. – взлохмаченный и счастливый, он приветственным жестом потряс мне руку. Паяца, как и его партнëршу, совсем не смутил мой возраст. – Ах, боже-боже, какая крошка! – только и улыбнулся он.

Арлекин был на пол-ладони пониже Голубушки Коломбины, чуть поуже еë в плечах, да и в целом – не отличался особой крепостью комплекции, но на моëм фоне, бесспорно, мог показаться зрителю настоящим атлетом! В отсутствии Пьеро – как позднее поведал мне Апсэль, – этим двоим только и оставалось, что развлекать публику глупыми сценками, в которых хилый Арлекин не мог поднять на руки знойную Коломбину.

– Ну иди, малютка Пьеро, лечись! – на прощание Голубушка одарила меня мягчайшим, почти материнским объятием, и я узнала, что грудь еë пахнет тем самым волнующим и приятным ароматом кулис. – А мы сегодня-завтра поищем тебе сценарии, где-то они пылятся…

Апсэль вëл меня по тëмным улочкам циркового городка и без устали одаривал каждого встречного гордой фразой:

– Это наш новый Пьеро!

И каждый из артистов улыбался мне так же радостно и приветливо, как улыбался зрителям во время вечернего представления.

На лицах у некоторых жителей циркового городка до сих пор красовался грим, а повседневные одежды, хоть и не были так ярки, как сценические костюмы, всё же разительно отличались от строгих юбок и сюртуков, которые носили столичные жители. В тот вечер я поняла, что цирк был поистине странным и в то же время волшебным местом – где праздник не заканчивался никогда.

– Ну, что ещё тебе показать?! – осведомился ветеринар. – Или, может быть, ты устала?..

Но об усталости не могло быть и речи! Как раз напротив: меня захватило то весëлое возбуждение, которое случается с детьми от переизбытка волнующих впечатлений. Самое яркое из них вновь всплыло перед глазами: языки пламени, острые зубы и хлëст кнута…

Я просияла:

– Укротителя тигров!

– Укротителя, укротителя… – Апсэль задумчиво пощёлкал языком. – Знать бы ещё, где черти носят этого Эрпине… Где-то гуляет! А может, ушëл к себе…

Многим позже я узнала, что Эрпине была выделена служебная квартира в доме неподалëку. В ней имелись и кухня, и ванная комната, и даже уютный балкон с видом на ту самую улицу, по которой проходили трамвайные пути. Однако, несмотря на доступное ему бытовое великолепие, укротитель частенько предпочитал оставаться на ночь в вольере с тиграми.

Вероятно, такая привязанность к своим хвостатым, крылатым и копытным партнëрам сопровождала всех цирковых артистов: мы с Апсэлем как раз проходили мимо конюшни с приставленным к ней загоном, когда мимо нас пронеслась уже знакомая мне наездница. Вороной конь под еë ногами был еле заметен в окружающей темноте; белое платье трепетало лоскутами почти невесомой ткани. Стоя на лошадином крупе, циркачка по-птичьи раскинула руки, и если бы не отчëтливый стук копыт, могло показаться, что она попросту летит по воздуху, используя вместо крыльев рукава своего костюма.

– Эй, Лулу! – окликнул ветеринар.

Наездница ловко уселась верхом и, перейдя с галопа на рысь, подскакала к нам.

– Кто это, Апсэль?! – крикнула она, осаживая коня. – У нас завëлся новый гном?!.

Если голос Нани – исполинской русалки-тритониады – показался мне парадоксально мягким, то голос Лулу, с виду миниатюрной и милой дамы, напротив, удивил меня своей мальчишеской грубостью. Стоило ей подъехать поближе к ограде, я разглядела крепкие плечи и сильные икры наездницы, так отчетливо спорящие с воздушным девичьим платьем. Словом, она была в чём-то похожа на своего скакуна – изящного, но вместе с тем мускулистого.