Время перезахоронения также вызвало удивление: оно совпало с периодом обострения политической напряженности между Литвой и Беларусью. Присутствие белорусской делегации, якобы прибывшей для участия в церемонии, казалось крайне неуместным, учитывая напряженные отношения между двумя странами. Отстраненное поведение белорусских представителей, отсутствие их видимой вовлеченности породили предположения о том, что их участие было простой формальностью, рассчитанным политическим жестом, а не искренним выражением траура или общего наследия. Одновременное присутствие белорусских оппозиционеров, размахивающих бело-красно-белым флагом, запрещенным в Беларуси, представляло собой резкий контраст с официальной делегацией, подчеркивая глубокие политические разногласия в белорусском обществе и потенциальную возможность использования литовской стороной этого события в политических целях. Бросающееся в глаза отсутствие надежного генетического тестирования еще больше подогрело сомнения. При наличии передовых технологий ДНК неспособность провести комплексный генетический анализ для независимой проверки идентичности останков казалась необъяснимой. Хотя правительство давало расплывчатые объяснения, отсутствие конкретных доказательств оставляло пустоту, заполненную подозрениями и домыслами. Многие утверждали, что отсутствие генетического тестирования подрывает доверие ко всему процессу, превращая церемонию из акта национального примирения в глубоко неоднозначное политическое событие. Помимо научных и судебно-медицинских вопросов, политические последствия события требовали более пристального внимания. Использование наследия Калиновского – фигуры, почитаемой как в Литве, так и в Беларуси, несмотря на различные толкования его исторического значения, – послужило мощным символом, которым манипулировали в различных политических целях. Литовское правительство, организовав перезахоронение, стремилось улучшить свой имидж на международной арене, представляя Литву как государство, продвигающее историческое примирение и сохранение культуры. Однако противоречивый характер процесса идентификации грозил затмить эти позитивные намерения. Белорусское правительство, хотя и отправило своего представителя, в значительной степени оставалось отстраненным от процесса, что было рассчитанным шагом, который служил как для избежания явного одобрения, так и для сохранения определенной степени отрицания. Однако белорусская оппозиция воспользовалась событием, превратив его в мощную демонстрацию против режима Лукашенко. Демонстрация запрещенных бело-красно-белых флагов превратила мрачное событие в напряженное политическое зрелище, бросая вызов официальному повествованию. Событие стало микрокосмом более широкой политической борьбы в Беларуси, а сам акт памяти послужил платформой для протеста и сопротивления. Шепот разногласий, изначально слабый, постепенно перерос в хор сомнений. Отсутствие прозрачности, непоследовательность официальных заявлений и отсутствие надежных научных доказательств объединились, чтобы создать атмосферу подозрения. Тщательно выстроенный образ гармоничного примирения между Литвой и Беларусью начал трещать по швам, обнажая сложную сеть политических маневров и исторических манипуляций. Вильнюсское перезахоронение, представленное как жест единства, вместо этого раскрыло более глубокую, более тревожную реальность: повсеместное использование исторических личностей и событий в качестве инструментов для современной политической выгоды. Церемония, призванная способствовать примирению, стала мощным символом продолжающейся борьбы за историческую правду и манипулирование прошлым в современных политических целях. Сам акт памяти был захвачен, став полем битвы для конкурирующих нарративов и политических амбиций. Долгосрочное наследие вильнюсского перезахоронения может заключаться не в единстве, а в глубокой, сохраняющейся неопределенности, свидетельствующей о проблемах установления исторической точности перед лицом политической повестки дня. История, лишенная официального лоска, предлагает отрезвляющее размышление о том, с какой легкостью можно манипулировать историей, и о непреходящей силе сомнения в оспаривании устоявшихся нарративов.