– Как же королеву выгнать, господин Хильдеберт? Да еще под дождь. Она же снова потонет: вон какая слабенькая…

– И до каких пор эта слабенькая будет тут ошиваться?! – уже предчувствуя ответ, мрачно спросил иллюстратор.

– То ей решать. Захочет – уйдет.

– С чего бы ей уходить, если ее тут кормят? – тихо проворчал мастер.

Сил на ссору после происшествия с епископом Здиком, однако, уже не осталось, и иллюстратор решил в кои-то веки пустить ситуацию на самотек.

– Корми свою королеву и принимайся за дело, – буркнул он. – Когда его преосвященство вернется, я хочу показать ему достойные плоды нашего труда.

День прошел относительно мирно. Мышь под восторженные возгласы Эвервина погрызла и хлеба, и сыра, и колбасы. Голодала, видимо, сильно и долго: остановилась только, когда начала напоминать шар. Наспех умылась, поворочалась и завалилась спать почти до самого вечера.

А потом исчезла.

Какое-то время, проснувшись, шуршала еще в соломенном гнезде, а после и вовсе шмыгала по всей мастерской, чем вызывала у Хильдеберта острые приступы раздражения. А затем вдруг стало тихо. Иллюминатор заметил это первым. Подошел к очагу, осторожно поворошил солому. Прислушался. И торжественно объявил ученику, что королева, кажется, решила не злоупотреблять их гостеприимством.

– А одарить?! – Эвервин так искренне огорчился, что Хильдеберт даже не стал язвить по поводу тщеты языческой веры.

– Ты ведь не можешь знать, как именно она собиралась тебя одарить, – вместо этого произнес он. – Может, только потом станет ясно, в чем ее дар заключался? Тот человек, которому семь лет счастья отмерено было, тоже ведь об этом не знал. Потом только понял. Может, и с тобой так будет…

– Может… А все равно. Не по-королевски это как-то… – пробормотал Эвервин, и разочарованное, даже какое-то погасшее выражение его лица Хильдеберту очень не понравилось. Настолько, что в какой-то момент захотелось даже утешить парня глупым обещанием, что тварь еще, может быть, и вернется. Впрочем, иллюстратор быстро спохватился и укорил себя: этак выйдет, что серую мерзавку тут готовы с распростертыми объятиями принимать!

– Делом лучше займись, – вместо этого сказал он, поспешно сунув в руки ученика образец нового узора. – Скопируй вот. Так, как здесь, без всякого озорства. Понял?

– Понял, господин Хильдеберт.

Эвервин поплелся в свой угол и принялся усердно чертить на своей дощечке для упражнений. На некоторое время воцарилась тишина, и иллюминатор, внимательно изучая страницы рукописи, которые предстояло иллюстрировать в ближайшее время, невольно поймал себя на полном покое и умиротворении. Может, даже вся эта глупейшая история как-то забудется? Одеяние епископа отстирают, мышь больше не покажется, а при случае можно будет обратить все в шутку, чего, мол, только не бывает… Да, определенно, именно так и следует поступить.

– Я закончил, мастер Хильдеберт.

– Уже?!

То ли он замечтался и просидел над манускриптом дольше, чем ему показалось, то ли ученик справился как-то уж слишком быстро.

– Покажи.

И вот, казалось бы, еще одна хорошая новость: Эвервин наконец оставил свои бесконечные попытки тут улучшить, там подправить и вообще сделать все на свой лад. Скопированный им образец было действительно не отличить от оригинала. Однако вглядываясь в изящное плетение линий, Хильдеберт испытал не удовлетворение, а смутную тревогу. Чего-то этому рисунку не хватало, словно с идеальным исполнением исчезло что-то несравненно более важное.

«Жизнь», – пронеслось слово в голове мастера. Будто подсказка о чем-то сокровенном. Но как использовать подсказку, если и загадки-то не понял?