– Да что за…

Несмотря на критичность положения, иллюстратор успел заметить, как округлились глаза Эвервина: парень, видимо, и не подозревал, что духовное лицо, а тем более епископ, может знать такие выражения. Впрочем, сам Хильдеберт был последним человеком, который в этой ситуации упрекнул бы его за несдержанность в речах.

Все произошло так быстро, что спасать ситуацию стало поздно еще до того, как ее участники успели осознать, что произошло. Тем не менее, иллюминатор, несколько придя в себя, схватил ученика за плечи и решительно вытолкал его в угол комнаты – с глаз долой. Затем обернулся к епископу Здику.

– Я постираю, – произнес он первое, что пришло в голову. – Сам, лично. Ваше преосвященство, вы только это снимите!..

Епископ шарахнулся от протянутых к нему рук с резвостью, которой ему критически не хватило чуть раньше.

– Оставьте, – натянуто произнес он, поспешно отступая к выходу из мастерской. – Лучше уж ничего не трогайте. Взглянуть на манускрипт я приду… Потом. И знаете что, Хильдеберт? Некоторые верования вовсе не так невинны, как могут показаться на первый взгляд!

Дверь за ним решительно захлопнулась, но иллюминатор еще некоторое время стоял, вперившись отсутствующим взглядом в дверные доски. Кто бы сказал – ни за что бы не поверил, что такое возможно. Подлая хвостатая гадина, улучила же момент!..

Он понимал, что злиться на мышь за то, что она наблевала на епископа, – пожалуй, самое бестолковое, что только можно себе представить. Однако поделать с собой ничего не мог, а в дополнение к зверьку злился и на людей: на Эвервина, мало того, что притащившего эту дрянь домой, так еще и Бог весть зачем полезшего с ней к иерарху; на себя: за то, что еще вчера не размозжил гадкой твари голову; и на самого епископа Здика: за то, что тот вот так сходу поверил, что мастер-иллюминатор спасает по ночам мышиных королев, и за то, что так и не дал ничего объяснить, оправдаться и хоть что-то исправить.

– Господин Хильдеберт?…

Только его не хватало!

– Что тебе?

– Вы гляньте только, мастер! Ожила наша королева, как есть, ожила!

Смотреть на это не хотелось. До такой степени не хотелось, что иллюстратор впервые горько пожалел о разбитом вчера кувшине с вином: недостойное желание вусмерть упиться становилось чем дальше, тем более острым.

Реализовать его, однако, не представлялось возможным, даже если бы кувшин был в целости и сохранности. Пить, когда перед тобой непочатый край работы означало безобразно опуститься. Не говоря уж о том, что дрожащие пальцы для иллюминатора – первейшая беда.

– Попотчевать бы ее чем, а, мастер Хильдеберт? А то, вон, бедная, шатается…

Иллюминатор медленным движением развернулся, заставил себя подойти к очагу и опустить взгляд на мышь. Той действительно стало явно лучше: черные бусины глаз открылись, язык больше не вываливался, а сама негодяйка сидела на задних лапках и старательно умывалась. Впрочем, и в другом наблюдении Эвервина правда была: иногда, особенно при резких поворотах головы, тварь начинала шататься, будто лишенная костей или пьяная.

– Колбаса есть, – тем временем деловито перечислял ученик. – Сыр козий. Хлеба чуток. Вот молока нет, жалко.

Хильдеберт хотел было четко прояснить, что делиться с паскудной крысой своим завтраком не намерен: прочухалась – так пусть и выматывается отсюда подобру-поздорову. Однако следующая реплика парня сделала очевидным, что адресовалось это перечисление их припасов не ему.

– Чего желаете отведать, вашество?

– «Чего желаете отведать?» – едко передразнил мастер. – В самом деле, Эвервин, все это зашло слишком далеко. Эта мерзавка опозорила нас перед епископом, который теперь считает, что я разделяю твои языческие убеждения! Раз уж ей лучше – так может, выпустим ее уже и предоставим добывать себе еду самостоятельно?