-Слушай, Гальяна, -попыталась я вставить хоть слово, -а поесть здесь где?

-Какой поесть, Эли!- возмутилась моя новая подружка, -нам к её светлости бечь надо, а не есть, что ты! Вот, на-ко, одевай чепец и побегли, нам ещё водицы взять. Чудная ты всё же, Эли, и нижняя одёжа у тебя чудная, распутная какая-то. Что же у вас тама, в обители этой, старухи совсем окопытились?

А вот это не поняла от слова совсем. Как это, моя юбка, вообще-то в пол, и моя футболка с рукавом три четверти и вырезом чуть ли не под горло перекочевали вдруг в нижнюю одёжу, да ещё и получили звание распутных? Три раза ха-ха. Видела бы Гальянка, как наши девчонки по универу, по общественному, кстати, месту, ходят, её бы вообще Кондратий хватил.

Тем временем Гальяна, полная праведного возмущения по поводу нравов, царящих в неизвестной мне обители, притащила меня за водицей в большое светлое помещение, где эта самая водица свободно и непрерывно льётся нехилыми такими струйками из светящихся отверстий, расположенных в зеркальной узорчатой стене, пропадая затем в дырчатом голубеньком каменном полу.

Гальяна моментом набирает два ведёрка, над одним из которых тонкими струйками поднимается пар. Сунув мне ведёрко с ледяной, судя по холоднющей ручке, водицей, Гальяна деловито повлекла меня вглубь замка.

Уж не знаю, чем руководствовался архитектор этого монументального сооружения, но без бутылки тут, как говорится, не разберёшь. Какие-то как нарочно запутанные коридоры, куча боковых ходов, в которые целеустремлённая Гальянка резко сворачивает, грозя плеснуть кипяточком мне на ноги.

Наконец мы вваливаемся в, иначе и не скажешь, светёлку. Такое светлое и радостное помещение. Стены цвета сливок, полы из чистого жёлтого дерева, что-то типа паркета, только очень крупного. Панорамные окна, светлые летящие шторы. В комнате так жарко натоплено, что окна приоткрыты, слышен щебет птиц, шорох ветвей. В общем, классно.

Вот только происходит здесь что-то совсем не классное. На громадной кровати посреди комнаты в отрубоне лежит явно беременная на сносях тетка или девка, возраст непонятен. Две бабки суетятся вокруг неё и явно желают вернуть беременную в сознание, но делают это как-то слишком деликатно, слегка дергают её за руки, говорят ей что-то почтительно.

Таак... Судя по тому, что кровать под тёткой мокрая, да ещё и в крови, процесс пошёл и пошёл не очень. Бабки, похоже, пребывают в отчаянии, возносят молитвы Создателю и, похоже, страшно боятся лежащую на кровати.

Да ёканый же ты бабай! Баба же сейчас коньки откинет с ребёнком вместе, о чем бабки думают-то?! Я подлетаю к несчастной беременной, опрокидываю на неё своё ведёрко с леденющей водицей, радуясь избавлению от тяжести, и с размаху хлещу дуру по мордам. Баба вскидывается, открывает затуманенные болью глаза и с возмущением! пялится на меня.

-Тужься, дура, тужься! -ору я.

Тут уже и бабки встрепенулись, вышли из ступора и весьма умело начали нажимать бабе на живот...

Раздается слабенький крик, суета уже радостная, мы с Гальянкой намешали тёплую водичку, бабки намывают ребёночка. Это девочка, вся сморщенная, синюшного цвета. Конечно, с таким деликатным родовспоможением хорошо, что вообще родилась. Роженица опять в отрубоне, но это, похоже, уже мало кого волнует, видимо, приоритет в этом мире отдан исключительно потомству.

Только сейчас обращаю внимание на лежащий в углу грязноватый кулёк, из которого периодически раздается еле слышный писк. Одновременно со мной заполошно вскидывается одна из бабок.

-Батюшки! -голосит бабка. -Про дитё-то и позабыла! Оно тут сопрело совсем в тулупе-то да в жаре-то!