– Ты же как побитая собачка – не прекращал скулить, чтобы я села.

– Ты ничуть не изменилась.

Дана никак это не комментирует.

– В каком районе живешь? – я включаю GPS-навигатор.

Угрюмая брюнетка, от которой меня разделяет сенсорная консоль, морщит аккуратный нос. Медлит с ответом, испытывая дискомфорт.

– Ты стыдишься чего-то? – я играю с огнем, спрашивая Дану об этом.

– Нет!

Она впивается ногтями в кожу, отчего остаются четкие розоватые углубления.

– Тогда скажешь, куда я должен тебя привести?

– В Строгино, – наконец, выдавливает ответ.

О да, ей стыдно.

Бесспорно, она попала за черту Садового не по собственной инициативе. Лаврентий Андреевич изысканно поглумился над дочерью. Отнял у нее деньги, в которых она всегда видела способ влияния на окружающих. Лишивших их, стала слепым котенком, которому предстоит научиться выживать в этом огромном и жестоком мире заново, без привилегий. Но ее коготки остры, и она не брезгует вонзаться ими. Видит опасность во всем и в каждом, будто детеныш-маугли, попавший в цивилизованную среду обитания.

Столкновение привычной утопии с другой вселенной ломает Дану.

Как долго она проносит маску, прежде чем упадет на колени?

Я убираю руку с руля и лезу в карман, когда чувствую вибрацию.

– Да, сладкая моя, – отвечаю дочери.

– Папа, ты скоро будешь дома? – спрашивает Элла. На фоне слышу, как Эльза из «Холодного сердца» поет свою знаменитую песню «Отпусти и забудь».

– Скоро, детка. Ты кушала?

– Да, поела борщ. Лина приговорила, – ее голосок веселеет, когда она упоминает о своей няне. – Папа, я хочу мороженку.

– Какую?

– Шоколадную.

– Понял. Куплю. Что-то еще?

Элла задумчиво мычит.

– Две мороженки?

Я усмехаюсь. Щеку покалывает от пристального взгляда Даниэлы. Кошусь на нее и бормочу дочке:

– Уговорила. Куплю две. До скорого, принцесса.

– У тебя есть ребенок? – удивленно бормочет Дани.

Я убираю телефон в карман.

– Да.

Вижу, как брюнетка косится на мою пятерню в поисках кольца на безымянном пальце.

– Я не женат. Мать Эллы умерла.

Даниэла выдерживает паузу. Конечно же, не говорит, что ей жаль, или что она сочувствует моей утрате, и бла-бла-бла. Скорее разверзнется ад на Земле, чем от Покровской прилетит хоть одно доброе словечко.

– Как это произошло? – уточняет тихо.

– При родах. Внезапная остановка сердца.

– Паршиво.

Не могу не согласиться.

Мы с Таней не планировали ребенка, как и долгосрочных отношений, свадьбы, совместной старости. Случайно наткнулись друг на друга на вписке, я трахнул ее в тесной ванной комнате, и мы разбежались. Но спустя два месяца Таня попросила о встрече и сказала, что беременна. Аборт исключила, требований не предъявила. Просто поставила в известность.

Она была хорошей девушкой. Может быть, у нас что-то и сложилось бы. Не проходит и дня без горького сожаления о том, что Элла никогда не увидит свою мать.

Спустя час я останавливаю итальянскую спортивную крошку у нового жилища Даниэлы.

– Спасибо, – произносит она сухо и, не размениваясь больше на любезности, толкает от себя дверь.

– Пригласишь на чай? – наглею я.

– Разве тебя не ждет дочь?

Ждет.

– Значит, шанс есть? – дразню Покровскую и нарываюсь на ее фирменный стервозный тон.

– Не смеши.

– Что такого? В прошлом мы…

– Не продолжай, – резко обрывает меня и хлопает дверью.

– Я скучал, Дани, – протягиваю с улыбкой.

Золотисто-бронзовые лучи закатного солнца падают на ее лицо, ничего не выражающее и безукоризненно-красивое. Летний ветерок путается в аспидно-черной копне, играясь с прядками.

– Ты тронулся умом, если думаешь, будто я придаю или когда-либо придавала значение случившейся ошибке сто лет назад. Твое упоминание об этом неуместно.