Папа опускает ладонь и сжимает ее в кулак.

— Подождать до вечера не могла? — брызжет ядом, оглядывается по сторонам. Мало ли кто увидит и пустит гадкий слушок. — Обязательно спектакль устраивать?

— Ты хоть представляешь, через какое унижение я сегодня прошла!.. — копирую его тон, начинаю злобно шипеть и тыкаю указательным пальцем ему в грудь. — Объяснись.

Папа неожиданно запрокидывает голову с басистым смехом.

— А ты не обнаглела ли часом, дочь?

— Какую воспитал.

— Так. Живо в мой кабинет. Закончу совещание, и мы с тобой поговорим, родная.

Я сглатываю от того, как отцовский тон грубеет, искажается сухостью и жесткостью, обращенной на меня. Перед его исполинским ростом и под тяжестью непримиримого взора хочется сжаться до размеров пылинки, лишь бы не попасть под раздачу. В гневе папуля превращается в настоящего гризли.

К его же несчастью, характер мне достался отнюдь не материнский, поэтому мы с ним довольно часто сталкиваемся лбами и соревнуемся, в ком ершистости больше.

***

Как и требовал отец, я жду аудиенции с ним в кабинете. Восседая на директорском кресле с массажным подголовником, скучающе листаю ленту инстаграма.

Ларка из института снова вышла замуж: полгода назад развелась с немцем и две недели назад отправилась под венец за француза. Теперь постит фоточки с его винодельни. Лерка, школьная подружка, укатила со своим бойфрендом на Бали; судя по последней опубликованной истории, он сделал ей предложение. С ужасом обнаруживаю, что многие из моих знакомых остепенились. Променяли драгоценную свободу на семейные притирки и подгузники.

Мрак...

Мысленно благодарю козла-бывшего, которого застукала в клубе. Если бы не подловила на измене, то Максик, в конце концов, окольцевал бы меня. Не то чтобы я горела желанием выйти за него. Наверное, в один момент мне бы осточертело его постоянное нытье о том, что пора и нам после полуторалетних отношений создать крепкую ячейку общества.

По чудесному стечению обстоятельств я нашла его обкуренным и сосущимся с какой-то сучкой. Тоже мне, семьянин.

Папулик задерживается на тринадцать минут и влетает в кабинет, как только я начинаю строчить ему сообщение с просьбой поторопиться. С грохотом хлопает дверью и прет на меня, как танк. Сердитый, аж дым валит из ушей.

— Еще раз вычудишь нечто подобное, и я... — он осекается, хватается за узел галстука, резко дергает за него. — Господи, перед кем я вообще разоряюсь? — бормочет самому себе. Ходит из стороны в сторону, откинув полы серого в крупную клетку пиджака и уперев руки в бока. — Так унизительно обращаться со мной перед моими подчиненными не имеешь права даже ты, прелестная дочурка.

Я выдавливаю желчную улыбку.

— Ой, мне так жаль, папочка. Скажи, пожалуйста, почему все мои банковские карты заблокированы?

— Я сделал это.

Бинго!

Хотя чему, собственно, я радуюсь?!

— Мы же договаривались, — с противным скрежетом провожу длинными ногтями по поверхности стола. — Я веду себя хорошо, а ты не перекрываешь мне денежную струю кислорода.

Папа кривится в недовольной гримасе.

— Пора взрослеть. Тебе двадцать четыре года! Прекращай надеяться на мой кошелек. Он не резиновый.

Я от души смеюсь.

— Да неужели? Мы с тобой прекрасно знаем: он не то что бы резиновый. Твой кошелек, папуля, бездонный.

— Мне надоело спонсировать твои бесполезные траты, — жестикулируя рукой, жалуется старикан. — Транжиришь мои деньги и хоть бы раз задумалась, с каким трудом я их добываю.

Я закатываю глаза.

— Своих любовниц ты так же отчитываешь за то, что они сосут не только твою сперму, но и деньги?

— Дана! — гремит папа, задыхаясь от охватившего его приступа свирепости. Покрылся красными пятнами, и даже бисеринка пота выступила на лбу.